Как принято начинать обзоры по вебинарам (вроде бы) к сентябрьскому Дню знаний прошлого года у нас был приурочен вебинар Чингиз Айтматов «Первый учитель». Вроде бы материал хрестоматийный, все уже исследовано-расследовано… но это же все происходит при Ирине нашей Анатольеввне. А значит, все вдруг начинает работать в рамках магического реализма… вскрывая один пласт за другим.
Здесь ведь и на примере Ирины Анатольевны очень заметно, как работает самый древний способ обучения… Ну, когда не создают нечто, а списывают, идут вроде проторенной дорогой…(промышленного шпионажа)… не меняясь, не изменяя себя в процессе такого «обучения».
Видите ли… само произведение очень странное, сводится к почти такой педофильской тематике слишком раннего замужества… да и в целом модной нынче тематики «домашнего насилия» (см. «Мефедроновый бред»). И что это за «первый учитель», если сам, пардон ничему так и не выучился?..
Да и девушка-ученица… не в МИФИ потом поступила, а пошла накатанным путем, прямо как «Розочка Отумбаева«, на которую в 2010 г. резко наехала Ирина Анальевна (см. События в Бишкеке, 08.04.2010 г.), когда очередная «Красная Роза» (выпускница философсого факультета МГУ, там же поступила в аспирантуру МГУ, затем стажировалась в Германии) предложила устраивать публичные самосуды над представителями власти и правоохранительных органов.
Есть здесь и «момент актуализации», конечно. когда вдруг «тему подхватывают»… но об этом позднее. Сейчас выложу «костяк» проведенного исследования к самому вебинару.
У всех, кто после хорошей советской школы мог позволить себе поступить в МИФИ, к примеру, есть негативный школьный опыт… когда откровенно приставляют «подтягивать в учебе» какую-нибудь прилипалу. Или кто-то списывает (а учитель всегда это видит!), но получает более высокую оценку, чем те, у кого он списывает. Ну, признайтесь, такой опыт «первого учителя поневоле» был у каждого.
А уж потом-то… потом… Кто ведь только не пытался подняться на сделанном явно другими. Да в принципе… у нас ни одного человека на общественной сцене сегодня нет, кто бы не поучаствовал в присвоении чужих достижений.
Вот с этой точки зрения (пусть здорово приземленной) и начнем.
Понятно, что никого сейчас литература особо не интересует, если по ней не снят кинофильм. И тут ведь надо шпаргалочку иметь, чтобы сделать еще лучше, да?
Тут и обнаруживаем, что первой по досочке… пардон,с экранизацией по Чингизу Айтматову «отстрелялась» именно Лариса Шепитько. Очень понадобилась здесь ее искренняя женская интонация, режиссерская растановка мизансцен… да вообще все это ее творчество, когда со своим не очень.
Картина, являющаяся дипломной работой выпускницыВГИКа, была замечена прессой и получила премию за режиссуру на Всесоюзном кинофестивале (1964).
Работа над фильмом, действие которого разворачивается во время освоения целинных земель, проходила в казахстанской полупустыне Анархай (ныне Алматинская область, Жамбылский район) в условиях сорокаградусной жары. В первые дни съёмок Лариса Шепитько и её однокурсница и соавтор Ирина Поволоцкая заболели желтухой. Поволоцкую отправили самолётом в Москву, а Шепитько поместили в инфекционный барак, откуда доставляли на площадку на носилках[1]. Чингиз Айтматов, периодически приезжавший в киноэкспедицию, впоследствии вспоминал, что съёмочные условия были крайне тяжёлыми[2]:
Несмотря на это, она закончила картину, сняла фильм в обстановке, где, по сути дела, ничего, кроме кинокамеры и её воли, не было[2].
На определённом этапе к работе над фильмом подключился Элем Климов. По его словам, выпускница института кинематографии, снявшая первую в истории киностудии «Киргизфильм» игровую ленту, получила от местного населения титул «матери киргизского кино»[1].
Монтаж картины и запись звука осуществлялись на киностудии имени Горького. Последствия болезни по-прежнему давали о себе знать; Шепитько иногда теряла сознание, но, получив помощь медиков, возвращалась к работе. Когда состояние её здоровья потребовало госпитализации, бразды правления в студии взял на себя Климов[2].
Жизнь распорядилась так, что Элему было суждено помогать Ларисе на первой её картине и завершать последнюю[2].
Лариса Шепитько не любила вспоминать про фильм «Зной», называла его «ученическим экзерсисом»[2], а съёмочный процесс — «судорожным барахтаньем в воде»: слишком много сил пришлось ей потратить ради выполнения поставленной задачи[3]. Оценивая свою дебютную работу строже любого кинокритика, режиссёр отмечала, что некоторые сцены во второй и частично третьей частях картины «недопустимо затянуты», а попытки сохранить на протяжении всей ленты «точный внутрикадровый ритм» оказались неудачными[2].
Содержание
Отправляясь по комсомольской путёвке на освоение целины, семнадцатилетний Кемель (Болотбек Шамшиев) искренне верит, что его энтузиазм и трудолюбие будут востребованы. Однако бригада, в которую попадает юноша, имеет сложившийся формат отношений. Лидером небольшого коллектива является тракторист Абакир Джураев — человек жёсткий, властный, требующий от всех беспрекословного подчинения.
Наблюдая за Абакиром, Кемель испытывает двойственные чувства: он, с одной стороны, восхищается профессионализмом и самоотверженностью тракториста, с другой — возмущается нетерпимостью Джураева к любой точке зрения, кроме собственной. Задевает юношу и потребительское отношение Абакира к влюблённой в него Калипе.
После одной из ссор Кемель не выдерживает, забирает рюкзак с вещами и покидает бригаду. Но уйти слишком далеко не может: какая-то сила возвращает юношу — то ли мысли о красивой девушке-пастушке, которую он встретил возле источника, то ли внутреннее чувство ответственности за тех, к кому успел привыкнуть.
Рецензии и отзывы
Публицистическая страстность «Зноя», его попадание в эпицентр духовной жизни 1960-х годов было тем бо́льшим художественным открытием кинематографистов, чем тоньше был способ выражения конфликта[4].
В основе сюжета, по мнению киноведов, лежит борьба характеров, «прекраснодушие против зла». Однако режиссёр сумела избежать линейного создания образов, а потому к лучшим эпизодам картины относятся те, где Абакир остаётся наедине со своей «усталой тоской»[4].
Кинокритик Армен Медведев, увидевший в Джураеве «насмешливого философа», отмечал, что, будучи человеком сильным, герой вместе с чувством времени теряет себя самого[5]. Актёр Нурмухан Жантурин, исполнивший роль Абакира, соединил в одном образе «размах душевных движений героя», показав живого человека, который сам страдает от переполняющей его безудержной силы[6].
Бог весть, кто придумал это точное название — «Зной». В нём был накал столкновения, душевный микроклимат героев, чреватый стычками ежеминутно. Конфликт возникал уже в самом начале. Течение фильма почти не ведало спадов. Всё время — напряжение. Всё время — ожидание взрыва[4].
У Клары Юсупжановой, исполнившей роль Калипы, по сценарию мало слов. Процесс развития образа идёт через взгляды, в которых читается то «слепое, рабское повиновение» Абакиру, то растущее чувство жалости по отношению к Кемелю. Тоска в глазах героини сменяется надеждой; вместе с болью «выпрямляется её душа»[7].
Поводом к отдельному исследованию стала музыка. Композитор Роман Леденёв выбрал в качестве опорной точки «противопоставление родника и пустыни». Тема одиночества — выжженной пустыни, — негромко заявленная уже в начальных титрах, развивается с помощью флейты. Когда на экране появляется живой источник, а вместе с ним — потрясшая воображение Кемеля девочка-пастушка, возникают звуки скрипки[8].
Так и в дальнейшем музыка будет открывать скрытые мотивы, откроет неожиданную близость Кемеля — тоже по-своему одинокого среди людей — и Абакира[8].
Шепитько «Зной»
Как видите, талантливую девушку приметил… позволив прямо на дипломе снять полноценную картину… по весь вторичному, спорному, неоднозначному материалу. Чисто в эксперименте: «как она вывернется»?
Разобравшись с кинематографической шпаргалкой… посмотрим на шпаргалки литературные. А это не с Акына Джамбула! Это вот с кого!
Родился 5 января1910 года (23 декабря 1909 года по ст. ст.) в Зайсане (ныне Республика Казахстан). Отец, Николай Корнилович Васильев (1886—1942) — учитель математики и методики арифметики, выпускник Семипалатинской учительской семинарии, выпускник Томского учительского института, был директором школ в Зайсане, Сындыктаве и Омске. В послереволюционные годы он печатался в «Учительской газете», учил методике преподавания студентов Омского государственного пединститута. Мать — Глафира Матвеевна, урожд. Ржанникова (1888—1943) окончила женскую прогимназию в Павлодаре. Дед (по отцу), Корнилий Ильич Васильев — скотник, пильщик. Бабушка (по отцу) — Мария Фёдоровна — прачка. Дед (по матери), Ржанников Матвей Васильевич — крестьянин Красноуфимского уездаПермской губернии, мелкий торговец, лавка которого сгорела 24 мая 1901 года во время большого пожара в Павлодаре, в 1936 году — член приходского совета Павлодарской Воскресенской общины. Бабушка (по матери) — Варвара Фёдоровна.
8 сентября 1906 года в Павлодаре в Флоро-Лаврской церкви венчались супруги Васильевы, в том же году они переехали в Зайсан, где Николай стал учителем математики в церковно-приходской школе. Два первых ребёнка, Владимир и Нина, умерли в младенчестве.
В 1911 году переехали в Павлодар, где Николай Корнилович преподавал математику.
В 1913 году переехали в станицу Сандыктавскую, где преподавал Н. К. Васильев.
В 1916 году в семье Васильевых родился второй сын — Борис (1916—1940) — умер от туберкулёза. Переехали в Петропавловск, где Н. К. Васильев тоже был директором высшего начального училища.
В 1917 году Павел в Петропавловске начинает учебу в высшем начальном училище.
25 июня 1919 года в семье Васильевых родился третий сын — Виктор (1919—2006) — член Союза писателей России, умер в Омске.
В августе 1919 года семья переезжает в Омск, где Н. К. Васильев оказался, будучи мобилизован в армию Колчака.
По воспоминаниям одноклассницы Павла — Евгении Стэнман: «Записывать и писать сказки Павел начал еще с 3 класса, объединяя их общим названием “Сказки чернильного деда забавные…”». Увлечение поэзией проявилось у него под влиянием сказок и песен деда Корнилы Ильича.[5]
Осенью 1920 года Васильевы приехали в Павлодар, жили у родителей Глафиры Матвеевны. Павел учился в семилетней школе, находящейся в Затоне, в ведении Управления водного транспорта, директором которой был его отец, затем — в школе 2-й ступени.
В 1921 году Павел вместе с отцом совершает поездку в с. Большенарымское, 24 июня на Балгынском ущелье написал первое стихотворение — «Алтай».
5 марта 1922 года в семье Васильевых родился четвертый сын — Лев (1922—1940). По другим данным, погиб на фронте, в 1942 году.
Летом 1923 года отправился в организованное для учащихся плавание на пароходе вверх по Иртышу до озера Зайсан.
В 1924 году Павел окончил семилетнюю школу и продолжил обучение в Павлодарской школе 2-й ступени (девятилетке).
В 1925 году по просьбе учителя литературы написал стихотворение к годовщине смерти В. И. Ленина.[6]
Жизнь после школы, публикации, работа, учёба
В мае 1926 года окончил школу второй ступени. В июне, после серьёзной ссоры с отцом, уехал в Омск, а затем во Владивосток, пять месяцев проучился в Дальневосточном университете, где прошло его первое публичное выступление. Участвовал в работе литературно-художественного общества, поэтической секцией которого руководил Рюрик Ивнев.
С сентября по ноябрь 1926 года — грузчик в порту Владивостока, матрос на промысловом судне.
Во Владивостоке поступил в университет на японское отделение факультета восточных языков.
6 ноября 1926 года в газете «Красный молодняк» было напечатано стихотворение «Октябрь» (первая из известных ныне публикаций поэта).
Поэт Рюрик Ивнев и журналист Лев Повицкий организовали первое публичное выступление Васильева.
10 марта 1927 года в Новосибирске в газете «Молодая деревня» опубликовано стихотворение «Алой искрой брызгал закат…».
В апреле 1927 года в журнале «Сибирские огни» (№ 4) были опубликованы стихотворения «Письмо» и «Всё так же мирен листьев тихий шум…».
22 мая 1927 года в Новосибирске в газете «Советская Сибирь» опубликовано стихотворение «Там, где течет Иртыш».
29 мая 1927 года в Омске в газете «Рабочий путь» опубликовано стихотворение «Незаметным подкрался вечер».
В июле 1927 года приехал в Москву, 5 августа по направлению Всероссийского Союза писателей поступил на литературное отделение Рабфака искусств им. А. В. Луначарского. Жил в общежитии на Гольяново, зарабатывал деньги случайными подработками: работал статистом на съёмках фильма, рабочим на фабрике пуговиц.
В ноябре был отчислен из-за частых прогулов, а также «за недисциплинированность и откол от масс» (участвовал в конкурсе, проводимом РАПП, на лучшее сочинение к юбилеюОктябрьской революции, за три дня написал антисоветский очерк «Как расстреливали царскую семью (из рассказа чекиста)»). Уехал в Омск.[9]
28 августа 1927 года в «Комсомольской правде» опубликовано стихотворение «Прииртышские станицы».
В 1927 году на поэта оказал влияние Антон Сорокин, убеждённый сторонник «Свободной Сибири», оказавший влияние также на Сергея Маркова, Николая Анова, Евгения Забелина, Леонида Мартынова, Льва Черноморцева.[10]
В 1927 году в журнале «Сибирские огни» впервые были опубликованы его стихотворения «Урманная страна», «Глазами рыбьими поверья…».
В июне 1928 года познакомился с Галиной Николаевной Анучиной (1911—1968), студенткой 1 курса Омского художественно-промышленного техникума. Летом 1930 года Павел Васильев и Галина Анучина вступили в гражданский брак. В декабре 1932 года Васильев расстался с ней.
10 апреля 1933 года в Омске у Галины Анучиной родилась его дочь Наталья. В том же году он женился на Елене Александровне Вяловой (1909—1990), сестра которой была замужем за И. М. Гронским.
Командировка от газеты «Советская Сибирь», очерки, публикация стихотворений, написанных в командировке
В августе 1928 года по направлению газеты «Советская Сибирь», Васильев и Н. Титов отправились в путешествие по Сибири и Дальнему Востоку для написания очерков о социалистическом строительстве в регионе. По пути во Владивосток заезжал в Читу, Иркутск, Сретенск, Благовещенск, Верхнеудинск, Самарканд, Ташкент, Хабаровск, предлагая в газеты этих городов свои очерки и стихи для публикации. В октябре заболел цингой.[9] С ноября работали культмассовиками, охотниками, матросами, добывали золото на Нижне-Селемджинских золотых приисках, приисках Витима, на реку Нору в отрогахЯблонова хребта, Павел также работал экспедитором на Зейских золотых приисках, каюром в тундре, культработником на Сучанских каменноугольных копях; публиковались под псевдонимами «Павел Китаев» и «Николай Ханов». После возвращения в Хабаровск, поселились в гостинице, писали в прозе и стихах о своих приключениях, работали инсценировщиками в театре. Разбогатев, устраивали пьянки со случайными знакомыми, в целом вели богемный образ жизни. В 1929 году в Хабаровске в журнале «Тихоокеанская звезда» опубликована заметка Г. Акимова «Куда ведёт богема (факты и документы)», в которой были сурово раскритикованы оба поэта. Эта заметка была перепечатана в Новосибирске в журнале «Настоящее» (№10). После публикации этой заметки, Титов уехал в Новосибирск, а Васильев уехал во Владивосток, где публиковал очерки в газете «Красное знамя».
Весной 1929 года переехал во Владивосток, работал рулевым на шхуне «Фатум», совершающей рейсы бухта Тафуин — Хакодате (Япония), в окружной газете «Красное знамя» были опубликованы очерки «По бухтам побережья» (17 августа), «В гостях у шаландера» (18 августа). В октябре в Новосибирске в журнале «Товарищ» (№ 10) опубликован первый рассказ из цикла «Рассказов о Тубо» — «Тубо-охотник», а в ноябре в № 11 опубликован второй рассказ этого цикла — «Лисица».
Первые поэмы, документальные и не документальные очерки
В ноябре 1929 года приехал в Москву. Работал в газете «Голос рыбака», в качестве специального корреспондента ездил на Каспий и Арал. В Актюбинской области записывал песни казахов—акынов. Писал поэмы «Песни киргиз-казаков» и «Песня о гибели казачьего войска». Готовил к публикации книгу стихотворений «Путь на Семиге». Жил в Кунцево, бывал в студенческом общежитии за Покровским мостом на Яузе, где почти ежедневно проводились поэтические вечера.
10 июля 1931 года в журнале «Красная нива» (№ 19) опубликовано стихотворение «Поднявшееся солнце». На автографе переложения помета: «Записано в ауле Джайтак Павлодарского округа со слов певца Амре Кишкинали, певшего её на байге 22 июня 1930 г.».
Арест, творческий вечер, публикации и писательский съезд в Сталинабаде
В 1932 году встретил в ресторане «София» своего однофамильца, поэта Сергея Васильева и из-за убеждения, что тот «порочит фамилию», опрокинул ему на голову яичницу из 9 желтков. После чего их забрали в милицию.[11]
Павел Васильев. Фото из следственного дела. 1932 год
4 марта 1932 года был арестован по обвинению в принадлежности к контрреволюционной группировке литераторов – так называемое дело «Сибирской бригады». Был приговорён к высылке в Северный край на три года, однако 28 мая был условно освобождён. После освобождения публиковался под псевдонимом «Мухан Башметов».
10 января 1935 года исключён из Союза писателей, из-за конфликта с А. М. Эфросом в писательском кафе «Дома Герцена», (схватил его за нос и вывел из кафе), в июле арестован и осуждён за «злостное хулиганство» (за драку с редактором газеты «Комсомольская правда» Д. Алтаузеном); 15 июля приговорён районным судом к полутора годам лишения свободы «за бесчисленные хулиганства и дебоши» (драка с Алтаузеном, драка с Сергеем Васильевым, конфликт с Эфросом, пощёчина Наталье Кончаловской, даже ситуация, в которой он будучи пьяным разорвал женщине платье и т.д. и т.п.). 18 августа отправлен в исправительно-трудовую колонию на станции Большая Электросталь, не ранее 23 сентября переведён в Таганскую тюрьму, в ноябре этапирован в Рязань. В январе — феврале 1936 года писал поэмы «Женихи» и «Принц Фома». Закончил поэму «Христолюбовские ситцы». Освобождён в марте 1936 года.[9]
В июне 1936 года в журнале «Новый мир» (№ 6) опубликован отрывок из неосуществлённой поэмы «Красная армия», под заглавием «Патриотическая поэма».
В июле и августе 1936 года в журнале «Новый мир» (№ 8) опубликованы поэмы «Кулаки» и «Принц Фома».
В августе 1936 года в журнале «Новый мир» (№ 8), с редакционными купюрами был опубликована глава 3, строки 69–72 и 87–89 из поэмы «Кулаки».
В сентябре 1936 года в журнале «Новый мир» (№ 9) опубликован перевод (с татарского языка) цикла стихотворений поэта Ахмеда Ерикеева (1902–1967) — «Лирические стихи».
В октябре 1936 года в журнале «Новый мир» (№ 10) опубликованы стихотворения «Живи, Испания!» и др.
В […] поэме «Соляной бунт» он с такой потрясающей силой передал трагедию казахскойбедноты, словно сам перестрадал с ней все её муки. Эта линия его творчества — замечательное проявление интернационализма великой русской литературы, её проникновенной отзывчивости к бедам других народов, её братства со всеми угнетенными и борющимися.
Поэма «Кулаки», которую считали «одним из самых значительных»[16] произведений поэта, посвящена классовой борьбе в деревне в период коллективизации.
В поэме «Христолюбовские ситцы» (1935—1936) Павел Васильев изобразил индустриализацию и показал в образе Игнатия Христолюбова мучительный, но неизбежный процесс формирования героического человека будущего — художника и творца, сочетающего в себе идеалы Христа с практическими делами Ленина, — гения, способного преодолеть пороки этого мира.
О домнахУрала, о коллективизации, об Испании, всей мерой своей любви к трудовому народу и ненависти, ненависти к пережиткам, к мировым спрутам, он пел и пел, задыхаясь от переполнявших его чувств. И мог он быть не только живописным, умеющим особенно речисто вести разговор, это главный исток его языка — живая разговорная речь людей труда,— но и быть проникновенно-лиричным, припевочным, распевным. Даже о любви, как о начале начал жизни, он писал меж тем как-то далеко не лично…
А. М. Горький о Васильеве в статье «Литературные забавы» (1934)[18]:
Но известно, что со Смеляковым, Долматовским и некоторыми другими молодыми поэтами Васильев дружен, и мне понятно, почему от Смелякова редко не пахнет водкой и в тоне Смелякова начинают доминировать нотки анархо-индивидуалистическойсамовлюбленности, и поведение Смелякова все менее и менее становится комсомольским.<…> в то время, как одни порицают хулигана, — другие восхищаются его даровитостью, «широтой натуры», его «кондовой мужицкой силищей» и т. д. <…> Развинченные жесты, поступки и мысли двадцатилетнего неврастеника, тон наигранный, театральный.
«Героем» первой половины прошлого года в поэзии был Павел Васильев. «Знаменитость» этого поэта — печальный эпизод в истории нашей литературной жизни <…> (его знаменитость не выходила за пределы московских литературных кругов). <…> представление о Васильеве как о каком-то тусклом, но мощном богатыре поэзии, которого стоит труда завоевать для пролетариата, само по себе не верно. Несомненно, что Васильев способный стихотворец, с лёгкостью пишущий стихи по любому заказу, но столь же несомненно, что это не поэт с самостоятельным поэтическим лицом. Увлечение Васильевым было обусловлено пережитками того же вкуса, который прежде удовлетворялся оперным «стиль-рюс» Ал. Толстого, Аверкиева и т. п. Стиль этот модернизовался и так сказать, «демократизовался» — боярина заменил кулак. От этого он не стал лучше. Васильев способный эпигон, и притом не столько эпигон Клюева и Клычкова, сколько акмеистов, Бунина, Сельвинского. <…> Васильева считали главным «нутряником» и любовались его «стихийной силой». На самом деле Васильев — поэт в высшей степени умышленный. <…> Увлечение Павлом Васильевым свидетельствует не только и не столько о притуплении классовой бдительности, сколько о полном притуплении чувства настоящей поэзии и о катастрофической безвкусице.
По свидетельству писателя Александра Гладкова, однажды на литературном вечере Борис Пастернак должен был читать стихи после Павла Васильева, прочитавшего стихотворение «К Наталье», но Пастернак был им «так пленён, что, выйдя на эстраду, заявил аудитории, что считает неуместным и бестактным что-либо читать после этих „блестящих стихов“»[20].
По свидетельству С. Б. Рудакова, О. Мандельштам высоко ценил П. Васильева: «В России пишут четверо: я, Пастернак, Ахматова и Васильев»[21].
Тут надо взглянуть на размашистый стиль этой колоритной фигуры, явно метившей в олицетворения эпохи… с легким национальным подтекстом.
А что? Вещи талантливые, добротные… уверена, что под его влиянием находились многие маститые, пальцем тыкать не станем.
ПЕСНЯ О ЛЕНИНЕ
Из цикла «Песни киргиз-казахов»
Если всё обжорство волков
Соединить,
Если всю хитрость лисиц
Соединить,
Если всю злобу змей
Соединить,—
Всё же не получится
Обжорства,
Хитрости не получится,
Злобы не получится,
Какими обладают
Баи и муллы.
Баи ели жирных овец.
А нам — кости!
Баи пили айрам и кумыс.
Нам — опивки!
Муллы грязными ладонями
Закрывали нам глаза.
Мешали нам увидеть
Правду муллы.
Если всю горечь степей
Соединить,
Если всю озерную соль
Соединить,
То всё же не получится
Горечи,
Которую испытали
Батраки.
Но пришел
К казахскому народу
Ленин,
Отец наш и учитель
Ленин.
Он сказал:
«Все работающие — братья,
Их враги — только баи и муллы».
И мы увидели солнце!
Если всю мудрость
Мудрейших соединить
И на число звезд это умножить,
То и всё же
Не получится мудрости
Великого Ленина!
Он сказал слова
Простые, как солнце,
Сияющее в небе.
Лучше б отняли
У каждого
Правую руку,
Лучше б у каждой
Матери
Умер первый сын,
Лучше б вовсе он не родился,
Чем услышать
Такую страшную весть!
Лучше б все песни
Вдруг замолчали
И больше никогда
Не начинались,
Лучше б чума пришла,
Чем узнать,
Что умер великий Ленин!
Нет, этого быть не может.
Это просто выдумки
Лживых баев и мулл,
— Не может умереть
Наш Ленин.
Разве он решился бы
Уйти и оставить
Одинокими народы?..
Нет, жив Ленин,
И еще бессчетное
Множество раз — жив!
А если даже
И правда,
Что опустили его
В каменную могилу,
Всё равно
Хорошо нам
Слышно отсюда,
Как бьётся его
Большое сердце.
Мы сплетём
Наши руки тружеников,
Мы сплетём
Наши пастушеские руки
И пронесём
Бессмертного Ленина
Туда, где
Не оскудевает свет…
…..
Советская культура
…..
С легкостью чисто полтической проститутки поэт запросто переобувается… да просто в торческом полете! Чутко чувствуя коньюнктуру… где-то забегая вперед паровоза.
И совсем недавно появились «маленькие уточнения», что маму будущего режиссера «Первого учителя» Павел Васильев знал еще очень юной (и впечатлительной) особой.
Павел Васильев… Читая стихи Павла Васильева невольно сравниваешь его с Сергеем Есениным. И по его неуёмному русскому духу, и по красоте и точности его метафор, и по его «хулиганскому» нежеланию приспосабливаться под «людоедские» нравы власть имущих. И хотя Васильев и моложе Есенина, и не стал таким знаменитым, но оба они так похожи друг на друга даже в том, что Сергея Есенина убивают в «Англетере» в 1925 году, а Павла Васильева арестуют и расстреляют в 1937-м. Хотя, на день смерти они будут почти ровесники — одному будет тридцать лет, а другому двадцать семь. И между двумя этими убийствами, как, впрочем, и до, и после — полоса тотального уничтожения народа, интеллигенции — творческой, научной и военной, как старой России, так и новой.
Сергей Есенин фото (Яндекс)
В этой своей «похожести», чем-то очень близки два их стихотворения, как и всё творчество каждого из поэтов. Строки из стихотворения Сергея Есенина «Снова пьют здесь, дерутся и плачут»…
Что-то всеми навек утрачено. Май мой синий! Июнь голубой! Не с того ль так чадит мертвячиной Над пропащею этой гульбой.
Ах, сегодня так весело россам, Самогонного спирта — река. Гармонист с провалившимся носом Им про Волгу поет и про Чека.
в своей необузданности как бы перекликаются со словами из «Песни о гибели казачьего войска» Павла Васильева:
Что же нам делать? Мы прокляли тех,
Кто для опавших, что вишен, утех
Кости в полынях седых растерял,
В красные звезды, не целясь, стрелял,
Кроясь в осоку и выцветший ил,
Молодость нашу топтал и рубил…
В результате Павел Васильев за сочувствие казачеству получает 3 года ссылки. Хотя потом его реабилитируют ввиду явной надуманности обвинения. Жаль… Жаль, что ничего не понял, не почуял и не затаился. Жизнь катилась своим чередом! Влюбившись в очередной раз, он пишет Наталье Кончаловской, внучке художника Василия Сурикова;
Сшей ты, ради бога, продувную
Кофту с рукавом по локоток,
Чтобы твоё яростное тело
С ядрами грудей позолотело,
Чтобы наглядеться я не мог.
Я люблю телесный твой избыток,
От бровей широких и сердитых
До ступни, до ноготков люблю,
За ночь обескрылевшие плечи,
Взор, и рассудительные речи,
Наталья Кончаловская фото (Яндекс)
И надо же было комсомольскому поэту Д. Алтаузен позволить себе поиздеваться и цинично пошутить о Наталье. И хотя она предпочла Павлу другого, но он мужик, и морду комсомольцу бил, как нормальный мужик.
В результате в суд поступило заявление: «Павел Васильев устроил отвратительный дебош в писательском доме, где он избил поэта Алтаузена, сопровождая дебош гнусными антисемитскими и антисоветскими выкриками и угрозами расправы по адресу советских поэтов…» — и т.д. и т.п. Подписан сей «опус» двадцать советских поэтов во главе с А. Безыменским. И уже получалось, что он не просто бил, а бил по антисоветски!
И как же это заявление перекликнулось со статьёй в «Правде» Максима Горького «О литературных забавах», где про Васильева говорилось, что «от хулиганства до фашизма расстояние короче воробьиного носа». Надо же, сама «Правда» предупреждает! Надо бы ему что-то патриотическое, про славных красных конников, например, а он честно пишет:
И вот солдаты с котелками
В харчевню валятся, как снег,
И пьют веселыми глотками
Похлебку эту у телег.
Войне гражданской не обуза –
И лошадь мертвая в траве,
И рыхлое мясцо арбуза,
И кровь на рваном рукаве.
И кто-то уж пошел шататься
По улицам и под хмельком,
Успела девка пошептаться
Под бричкой с рослым латышом.
И гармонист из сил последних
Поет во весь зубастый рот,
И двух в пальто в овраг соседний
Конвой расстреливать ведет.
Арестовали поэта по делу о терроризме и подготовке покушения на Сталина, и после недолгого следствия он был расстрелян. По этому делу расстреляли и Юрия Есенина – сына Сергея Есенина, и Артёма Весёлого – автора романа «Россия, кровью умытая». Конечно, на допросах все они «сознались»: да, готовились убить вождя. Протоколы допросов сохранились. Реабилитирован Павел Васильев был в 1956 году. Могила так и не найдена.
Надо ли ворошить старое? Почему я пишу эту статью? Читая в соц. сетях высказывания современных сталинистов и глядя вслед современным «компьторным» мальчикам с крашенными головами и банками пива в руках, весело болтающими с курящим на ходу молодыми симпатичными девчонками с тату на самых неожиданных местах, невольно думаешь: «И куда что делось… Где она, былая сила и красота?» Почему прошлое никого не волнует и никого ничему не учит? Может, оттого, что это прошлое надо знать и уметь как-то понять?
Мемориальная доска фото (Яндекс)
А в качестве эпилога хотелось бы познакомить Вас с шикарнейшим по своей образности стихотворением Павла Васильева…
Тройка
Вновь на снегах, от бурь покатых,
В колючих бусах из репья,
Ты на ногах своих лохматых
Переступаешь вдаль, храпя,
И кажешь, морды в пенных розах, —
Кто смог, сбираясь в дальний путь,
К саням — на тесаных березах
Такую силу притянуть?
Но даже стрекот сбруй сорочий
Закован в обруч ледяной.
Ты медлишь, вдаль вперяя очи,
Дыша соломой и слюной.
И коренник, как баня, дышит,
Щекою к поводам припав,
Он ухом водит, будто слышит,
Как рядом в горне бьют хозяв;
Стальными блещет каблуками
И белозубый скалит рот,
И харя с красными белками,
Цыганская, от злобы ржет.
В его глазах костры косые,
В нем зверья стать и зверья прыть,
К такому можно пол-России
Тачанкой гиблой прицепить!
И пристяжные! Отступая,
Одна стоит на месте вскачь,
Другая, рыжая и злая,
Вся в красный согнута калач.
Одна — из меченых и ражих,
Другая — краденая, знать, —
Татарская княжна да б…., —
Кто выдумал хмельных лошажьих
Разгульных девок запрягать?
Ресниц декабрьское сиянье
И бабий запах пьяных кож,
Ведро серебряного ржанья —
Подставишь к мордам — наберешь.
Но вот сундук в обивке медной
На сани ставят. Веселей!
И чьи-то руки в миг последний
С цепей спускают кобелей.
И коренник, во всю кобенясь,
Под тенью длинного бича,
Выходит в поле, подбоченясь,
Приплясывая и хохоча.
Рванулись. И — деревня сбита,
Пристяжка мечет, а вожак,
Вонзая в быстроту копыта,
Полмира тащит на вожжах!
Вот такой поэтический порыв. Накатило-понесло…
Без «стукачей», конечно, не обошлось. Куда ж при таких талантах и без стукачей… Мы с Дианой как-то сутки до Москвы мучались в одном купе со стукачом на Ирину Анатольевну. Как к ней нос покажешь, так непременно приставят парочку… Тоже талант огромный, Куда ж такое без стукачей…
И тут нельзя не вспомнить о фильме «Застава Ильича», тоже с своеобразным «поэтическим барометром», но который не гнали так, как «Зной» Ларисы Шепитько, еще очень юной и хрупкой женщины, которую заставили работать в… мягко скажем, не комфортных условиях, и чтоб вдобавок «не отрывалась от текста».
А тут снимается фильм почти шесть лет… а за это вокруг все меняется, будто специально подтягивается под сценарий… И все там разговоры, знаете ли… про этих-самых стукачей.
Работа над фильмом началась в 1959 году. Он вышел на экраны в 1965 году под названием «Мне два́дцать лет» и стал одним из символов эпохи «оттепели». Премьера первоначального (авторского) варианта фильма состоялась только 29 января 1988 года в Доме кино[1]. Единственная актёрская работа в кино Валентина Попова, исполнившего одну из главных ролей.
Фильм начинается с символической сцены: по улице идут трое красногвардейцев времён революции. Время действия незаметно меняется, и вместо красногвардейского патруля зрители видят своих современников — молодых людей, а потом — уволенного в запас солдата. Это главный герой Сергей Журавлёв. Его отец погиб на фронте, и он живёт с матерью и сестрой в коммунальной квартире в районе Заставы Ильича. Фильм рассказывает о жизни Сергея и его друзей Николая Фокина и Славы Костикова.
Слава уже успел обзавестись женой и ребёнком, пока его друг был в армии, но по-прежнему всё свободное время он стремится проводить в компании друзей, иногда забывая о семье.
Николай — неунывающий оптимист и ловелас. Тем не менее когда на работе начальник пытается завербовать его в стукачи, Николай грубо обрывает его, а после, обсуждая это с друзьями, сокрушается, что «вот молодой человек — и уже сволочь».
Сергей находится в поисках не только жизненной цели, но и девушки, которая бы соответствовала его высокому идеалу.
Сергей приходит к Ане на день рождения, но чувствует себя чужим в кругу «золотой молодёжи». После этого происходит необычная встреча Сергея с погибшим отцом. Сын просит его совета, но отец не может ничего посоветовать: он погиб в двадцать один год, а его сыну — уже двадцать три. Сергей оглядывается и видит, что в комнате спят боевые товарищи его отца.
Надо сказать что пока снимали, вышел фильм по сценарию Шпаликова «Я шагаю по Москве»… без всяких стукачей, правда, с полотером… И там самый хорошенький-пригоженький красавчик — юный Никата Михалков. И где-то даже веришь, что этот мальчик действительно трудяга и ни разу не стукач… Помнится, фильм очень критиковали за излишне оптимистический настрой.
«ЯшагаюпоМоскве» — советский художественный фильм, снятый на киностудии «Мосфильм» режиссёром Георгием Данелией по сценарию Геннадия Шпаликова в 1963—1964 годах.
…Отзывы и рецензии современников Данелии и Шпаликова были неоднозначными. В киноведческих изданиях, наряду с признанием мягкого лиризма картины и естественной игры актёров, звучали претензии, связанные с «бесконфликтностью» действия и отсутствием в сюжете сложной драматургии. Фильм был представлен на XVII Каннском кинофестивале 1964 года, где Данелия был удостоен специального почётного упоминания жюри в числе молодых кинематографистов: «За индивидуальность и обещания, которые они выразили в своих произведениях». Операторская работа Вадима Юсова была отмечена в этом же году первыми премиями на Всесоюзном кинофестивале и на Международном техническом конкурсе фильмов в рамках VI конгресса УНИАТЕК в Милане.
… По мнению Юренева, «Я шагаю по Москве» вызывает избыток «умилённых, розовых эмоций». Выделив как серьёзное актёрское достижение работу Владимира Басова, кинокритик сообщил, что разделяет эстетические взгляды его героя — полотёра, считающего, что писать просто о хороших людях — мало: «Мне хотелось бы большей определённости и вместе с тем сложности ситуаций, деталей, характеров…» По замечанию Юренева, сняв оптимистичный фильм, авторы картины так и не объяснили зрителям, что и почему «бывает хорошо»[64].
Среди современников Данелии звучали голоса и других рецензентов, решивших, что создатели фильма фактически выполнили «социальный заказ», намеренно повысив, согласно пожеланиям Никиты Хрущёва, количество позитива в советском кино. Писатель Владимир Максимов, сочтя, что Данелия и Шпаликов являются «лакировщиками действительности», отказывался при встрече подавать им руку. Шпаликова расстроила резко негативная реакция Максимова. Сценарист в ответ задавался вопросом: «Он что, и Пушкину, написавшему „Мороз и солнце, день чудесный“, руки бы не подал? Пушкин тоже лакировщик?..»[65]
В то же время другие рецензенты благожелательно откликнулись на выход фильма. Так, киновед Андрей Зоркий в статье «Точное московское время» («Литературная газета», 1964, 7 апреля) писал, что практически в каждой сцене слышен «пульс сегодняшнего дня», а по душевно здоровым героям-оптимистам можно угадывать «верный ритм жизни». Корреспондент «Учительской газеты» Л. Кудрявцева (1964, 1 августа) указывала, что благодаря мягкому лиризму картины и непринуждённой игре актёров создан «поэтичный образ города». Журнал «Огонёк» в номере от 2 октября 1966 года сообщал, что после показа фильма «Я шагаю по Москве» в Милане итальянская газета «Иль Джорно[итал.]» назвала картину Данелии «лёгкой, умной, полной не программного, а жизненного оптимизма»[66]. Финская «Ууси Суоми[англ.]» отмечала, что «трудно представить себе, чтобы современное западное кинопроизводство было в состоянии создать такое же романтическое произведение»[67].
И вот не зря в зарубежных рецензиях отмечается… почти с завистью, что вряд ли вся западная киноиндустрия способна на отображение жизни с таким поэтическим лиризмом… не зря и современники критиковали фильм за «бесконфликтность» действия и отсутствие в сюжете сложной драматургии… прицел был фестивальный! Выездной! А что толку было возить этот фильм на Каннский фестиваль, если его там просто «отметили» да в качестве аванса молодому режиссеру.
И камертоном «выездной фестивальности» тогда для всех был фильм Висконти «Земля дрожит».
Фильм рассказывает о семье Валастро, потомственных рыбаках, проживающих в маленьком сицилийском городке Ачи Трецца. Они тяжёло работают, однако их улова едва хватает, чтобы сводить концы с концами, в то время как скупщики рыбы неплохо наживаются на чужом труде. Однажды Антонио Валастро, молодой человек, успевший повидать мир во время службы на флоте, объявляет, что отныне его семья не будет иметь никаких дел со скупщиками и начнёт своё собственное дело. Под залог дома они покупают соль и консервируют всю пойманную рыбу, чтобы потом продать её. Однако другие рыбаки не последовали примеру семьи Валастро, а справиться с заведённым порядком в одиночку совсем не просто…
Создание фильма
В 1947 году Висконти вместе со своими молодыми ассистентами Франческо Рози и Франко Дзеффирелли прибыл на Сицилию, в маленький рыбацкий городок Ачи Трецца, чтобы наблюдать за изменениями в жизни простого народа и заодно сделать экранизацию романа Верги, о чём он долго мечтал. Режиссёр остался здесь на семь месяцев, итогом стало эпическое повествование о жизни сицилийских рыбаков, снятое в духе итальянского неореализма. Планировалось, что это будет первая часть трилогии о жизни трудового народа: две последующие должны были рассказывать о борьбе сицилийских шахтёров и крестьян. Однако в итоге денег хватило лишь на «эпизод у моря». Все актёры, занятые в ленте, были найдены здесь же, на месте событий — это рыбаки и их семьи, разговаривающие на своём местном диалекте, не понятном в континентальной Италии. Для пояснения событий и отчасти для перевода диалогов персонажей на итальянский был записан дикторский текст[1].
Посте стольких лет «демократических преобразований всего общества», да после стольких наездов на ЛО… когда в ответ на жалобы слышишь от админов рассказы, как совершенно «просто так» снесли какой-то сервер в Сибири и там все зависли и не знали как работать, а Классик наш меланхолично замечает: «Вас же не убили… как того же поэта по фамилии Васильев!».. короче, после всего это бардака хочется отметить, что «фестивально-выездной» тренд Висконти задает мотанием души зрителя над «социалочкой» по выражению Ксюхи Собчак.
В хоррорах душу зрителю мотают всяким нагнетанием и ужосами… а тут так изощренно, «социалочкой», то есть глумлением на лучшими человеческими чувствами сочувствия к ближнему. И ве в таком кондовом духе соцреализма.
В «Я шагаю по Москве» был тот смех, который потрясал весь мир… после такой войны, после тго же освоения (сука!) целины… Тот самый смех… ИА жаловалась, что всеми домогтельствами и мошенническими вывертами в не стараются убить именно ее смех… Как у Тима Таллера! И таки да! Из повести 1962 года!
На странице вебинара Чингиз Айтматов «Первый учитель» приводится и сама повесть, и фильм. Там указыается, что повесть эту Атматов пишет якобы в 1962 году. И вот начинается гонка… и «материал сырой» настолько, что для «фестивально-выездного варианта» фильма сценарий дорабатывается в ходе съемок. Чтобы точнее и циничнее убить в нас смех от простой радости жизни.
Чингиз Айтматов «Первый учитель», повесть, 1962.
Ленинская премия (1963) — за «Повести степей и гор» («Верблюжий глаз», «Первый учитель», «Джамиля»)
Первый учитель, 1965, 4:3, ч/б, реж. Андрей Михалков-Кончаловский. По одноимённой повести Чингиза Айтматова.
Серебряная медаль и приз за лучшее исполнение женской роли на ВКФ в Венеции, 1966.
Премия на II Международном кинообозрении «Капитолийский Юпитер» в Риме,1966.
Приз ВКФ в Киеве,1966.
Специальная премия жюри на МКФ в Йере, 1967.
реж. Андрей Михалков-Кончаловский
Отец — Сергей Михалков, брат — Никита Михалков
Остальные фильмы, снятые на родине в советский период:
Мальчик и голубь, короткометражка, 1961 (не видел)
Асино счастье (История Аси Клячиной…), 1967
Дворянское гнездо, 1969
Дядя Ваня, 1970
Романс о влюблённых, 1974
Сибириада, 1978
Все фильмы, за исключением короткометражки, прекрасно реставрированы Крупным Планом. «Сибириада» выходила также в издании от RUSCICO на экспорт: на русском языке, с английским и французским дубляжом.
Сначала посмотрел фильм — родился нелестный отзыв. Прочитал повесть, и захотелось записать сравнения.
Ох уж эта мне творческая интеллигенция.
Фильм — скрытая антисоветчина, что подтверждается Премией в Риме, следующим фильмом «Асино счастье», за который Кончаловский получит «по шапке» от советской цензуры, и впоследствии эмигрирует из страны в Штаты. Режиссёрская интерпретация заставляет обратиться к первоисточнику. Повесть Айтматова замечательная, подошла бы для изучения в старших классах.
В первой главе автор знакомит читателя с главными героями: академиком Алтынай Сулаймановой и старым почтальоном Дюйшеном. Лирическое вступление настраивает соответственно, и мы готовы слушать историю, и любить её героев. Алтынай вспоминает отрочество, юность, и мы видим молодого комсомольца Дюйшена глазами девочки-подростка. Жалость, заинтересованность, безграничное уважение, зарождение первой любви — она проходит через эти этапы вместе с читателем.
В кино вроде бы нейтральное изложение, но восприятие героя в глазах зрителя искажается: Дюйшен странный, не от мира сего нервный тип. Он скорее компроментирует советскую власть, чем помогает ей. В повести нет момента, где учитель фанатично вытрясает из ребёнка душу за то, что тот спрашивает: «все умрут? И я? И ты? И Ленин?». Сцена резанула глаз, и я начал считать похожие «маячки» ненормальности и компромата, чтобы потом сравнить с повестью. Кино изобилует ими: дети с учителем-фанатиком, как мантру, повторяют одно слово: «социализм, социализм!»; учитель спрашивает: кто наши враги? Кто наши друзья? — какие топорные эпизоды, в лучших традициях американской «клюквы» о русских! В повести этого нет, там тоньше и по-другому. Далее: учитель ничтоже сумняшеся будит в священном экстазе (или вселенском горе, трудно понять) спящий аил и поджигает стог сена… чтобы сообщить обалдевшим сонным жителям, что Ленин умер. Читаем повесть:
«В один из таких студеных дней — это было, как теперь помню, в конце января — Дюйшен собрал нас, обойдя все дворы, и, как обычно, повел в школу. Шел он молчаливый, строгий, со сдвинутыми, как крылья беркута, бровями, и лицо его казалось выкованным из черного, прокаленного железа. Никогда еще не видели мы таким своего учителя. Глядя на него, мы тоже притихли: почувствовали что-то неладное. … Когда мы пришли, Дюйшен не стал растапливать печь.
— Встаньте, — приказал он.
Мы поднялись.
— Снимите шапки.
Мы послушно обнажили головы, и он тоже сорвал с головы буденовку. Мы не понимали, к чему это. И тогда учитель сказал простуженным, прерывающимся голосом:
— Умер Ленин. По всей земле люди стоят сейчас в трауре. И вы стойте на своих местах, замрите. Смотрите вот сюда, на портрет. Пусть запомнится вам этот день.»
Как провожает арестованного бая старшая жена в повести:
«Когда мы двинулись, сзади раздался дикий, нечеловеческий вопль. Это бежала за нами черная женщина. Она, точно сумасшедшая, подскочила к мужу и сбила камнем его лисью шапку.
— За кровь мою выпитую, душегуб! — орала она истошным голосом. — За черные дни мои, душегуб! Не отпущу тебя живым!
Наверно, сорок лет не поднимала она головы. А теперь прорвалось все, что накопилось, все, что накипело у нее на душе. Ее пронзительные крики метались эхом в скалах ущелья. Она забегала то с одной стороны, то с другой, кидала в трусливо согнувшегося мужа навозом, камнями, комьями глины, всем, что попадалось ей под руку, и выкрикивала проклятия:
— Чтоб трава не росла там, где ступит нога твоя! Пусть кости твои останутся в поле, чтоб ворон выклевал твои глаза. Не приведи господь увидеть тебя еще раз! Сгинь с моих глаз, сгинь, чудовище, сгинь, сгинь, сгинь! — прокричала она, потом умолкла, потом с воплем кинулась прочь. Казалось, она убегала от своих развевающихся на ветру волос.»
В фильме она подскакивает с рыданиями «Дорогой наш, самый лучший, самый красивый, что же нам без тебя делать?!» Гордо сидя на коне со связанными руками, зло глядя на «кровавую гэбню», бай отталкивает женщину.
В повести — избавление от тирана, в фильме — тираны от власти забирают кормильца.
Учитель, без сомнения, психический, в смятении «бьёт» Алтынай и просит прощенья; тётка Алтынай мажет себе лицо грязью — резавшие глаз эпизоды отсутствовали в повести.
А вот эпизод, где обнажённая Алтынай заходит в реку смывать ласки нелюбимого мужа, всё же был. Различие «всего лишь» в эмоциях: в фильме она плачет, переживая шок и унижение. В повести она чувствует радость избавления. Читаем:
«— Унеси, вода, с собой всю грязь и погань этих дней! Сделай меня такой же чистой, как ты сама, вода! — шептала я и смеялась, сама не зная чему.«
Кончаловского на обнажённую натуру, оказывается, влекло с первых фильмов. В единственном толковом, на мой взгляд, фильме «Сибириада» он покажет грудь Гурченко, а Кореневу разденет донага.
В фильме одинокая Алтынай с помощью учителя убегает из аила, как изгой. В повести же: «Оставаться в аиле после всего, что случилось, я не хотела. Новую жизнь надо было начинать на новом месте. Да и люди нашли мое решение правильным. Провожали меня Сайкал и Караке, они суетились, плакали, как малые дети, совали мне кульки и узелки на дорогу. Пришли попрощаться со мной и другие соседи, даже спорщик Сатымкул. … Ученики из нашей школы долго бежали за бричкой и долго махали мне вслед…»
В повести в сцене прощанья — натянутая струна недосказанности, радости любви и боли расставанья. Прощальный крик Дюйшена «Алтынай!». Кончаловский не смог или не захотел передать радость, оставив лишь боль, а натянутая струна, крик, размазались в банальный поцелуй, и во что-то сопливое, неестественное в поведении сильных (по повести) героев. К слову, вспомним замечательный фильм о любви без единого поцелуя «Весна на заречной улице».
В книге Алтынай достигла высот в изучении наук, благодаря первому учителю. А кино завершается бегством Алтынай из аила и новой попыткой учителя построить сожжённую школу.
Учитель представлен фанатиком-дурачком, ломающим судьбы других людей, «нищим оборванцем», и разве только финальная сцена, где он начинает рубить тополь, чтобы заново отстроить школу вопреки всему, оправдывает его прочие неумелые действия. Кстати, в повести он не срубает, а, напротив, сажает два тополя, вместе с Алтынай, что для девушки явилось чуть ли не главным символом в жизни, потому что следом пришла невысказанная первая любовь.
Из таких подленьких «режиссёрских прочтений» соткан фильм.
Известная цитата из Алексина «на благородных фанатиках, чем бы они ни занимались, держится мир» не относится к воплощённому на экране образу.
В общем, получил от просмотра примерно то, что и ждал от режиссёра «Аси Клячиной…». Своего рода фигу в кармане. Фильм катастрофически извратил дух книги. От забвения спасает красота и игра девушки, а также образ бая и сочувствующего учителю деда.
Народ изображён поверхностно, и обруган не только баем («я бы мог подарить вам по лошади, но вы этого не достойны»), но и самим «учителем» («вы — трусы»). В книге этого нет!!
Не знаю, как такой фильм в то время пропустили, да ещё наградили в Киеве. Человек, чей отец написал слова гимна СССР, видимо, имел большой кредит доверия и запас прочности.
В заключение, цитата из книги об отношении Советской власти к образованию, а значит, к будущему народа, страны.
— Ей не до учебы! Не такие безродные, а те, что с отцом да с матерью, и то не учатся. Ты вон набрал себе ораву и гони их в школу, а тут тебе делать нечего.
Дюйшен вскочил с места.
— Подумайте, что вы говорите! Разве она виновата в своем сиротстве? Или есть такой закон, чтобы сироты не учились?
— А мне дела нет до твоих законов! У меня свои законы, и ты мне не указывай!
— Законы у нас одни. И если эта девочка вам не нужна, то нам она нужна, Советской власти нужна. А пойдете против нас, так и укажем!
Как принято начинать обзоры по вебинарам (вроде бы) к сентябрьскому Дню знаний прошлого года у нас был приурочен вебинар Чингиз Айтматов «Первый учитель». Вроде бы материал хрестоматийный, все уже исследовано-расследовано… но это же все происходит при Ирине нашей Анатольеввне. А значит, все вдруг начинает работать в рамках магического реализма… вскрывая один пласт за другим.
Рубрика: