Яков Иванович Ростовцев (1803-1860), граф, генерал от инфантерии, член Государственного совета, с 1835 г. являлся начальником штаба по военно-учебным заведениям, с 1849 — их главным начальником, с 1857 г. — член Секретного комитета по крестьянскому делу, в 1859 году был председателем Редакционных комиссий, решительный сторонник отмены крепостного права, выступал за выкуп крестьянами своих наделов и ограничение власти помещиков, его программа отмены крепостного права легла в основу Положений 19 февраля 1861 г.
Ростовцев воспитывался в пажеском корпусе и начал службу в гвардии. В 1828 году был назначен адъютантом великого князя Михаила Павловича и сопровождал его в турецкой кампании 1828 года и польской 1831 года; в 1831 году он был назначен дежурным штаб-офицером по управлению Главного начальника военно-учебных заведений. В 1835 году был назначен начальником штаба великого князя по управлению военно-учебными заведениями и сохранил эту должность, когда управление военно-учебными заведениями, после кончины великого князя, было вверено наследнику-цесаревичу. 16 апреля 1841 года произведён в генерал-майоры, а 6 декабря 1850 года стал генерал-лейтенантом.
По вступлении на престол императора Александра II, главное начальствование над военно-учебными заведениями было возложено на Ростовцева, с званием начальника главного штаба Его Императорского Величества по военно-учебным заведениям. Он заботился об улучшении учебной части в военно-учебных заведениях, привлекал лучших преподавателей, поощрял отправление молодых людей за границу для подготовления к педагогической деятельности; составил свод законов о военно-учебных заведениях (1837), «положение» об управлении ими (1843) и «наставление» для образования их воспитанников (1848). Ввёл в практику систему, при которой генералы штаба вузов периодически направлялись на временное исполнение должностей директоров кадетских корпусов. По этой системе в 1841 году сам возглавил 2-й кадетский корпус, директор которого убыл в годичный отпуск. Разработал план издания журнала для воспитанников военно-учебных заведений («Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений»), одобренный Николаем I, и стал главным редактором этого журнала. 27 марта 1855 года назначен членом Государственного совета.
Секретный комитет по крестьянскому делу
В начале 1857 года Ростовцев был назначен членом Секретного комитета (с 1858 года — главный комитет) по крестьянскому делу и был одним из членов образованной при комитете комиссии, для рассмотрения сообщенных ему проектов и записок. Он принял это назначение вследствие просьбы Государя. В состав комитета вошли, главным образом, министры и сановники предшествующего царствования. В этом комитете безусловным сторонником крестьянской реформы был министр внутренних дел Ланской. Ростовцев был одним из близких Александру людей, лично весьма ему преданный, но в крестьянском деле был совершенно неопытен. Поэтому вначале, когда на него, вместе с двумя другими членами комитета – бар. М. А. Корфом и кн. П. П. Гагариным, – комитет возложил ознакомление со всеми записками и проектами, обращавшимися в обществе, он даже пытался от этого уклониться. С другой стороны, в общественном мнении Ростовцев представлялся тогда фигурой не особенно привлекательной: на нем лежало пятно, которое заключалось в том, что сохранилось предание, будто бы Ростовцев явился доносчиком и предателем в деле декабристов. Предание это рисовало, однако, его участие в этих событиях в искаженном виде. В 1825 г. Ростовцев был еще юным офицером (22 лет); он был лично близок с влиятельными руководителями заговора 14 декабря, Рылеевым и в особенности с кн. Оболенским, с которым жил на одной квартире. Во время известного междуцарствия 1825 г. до ушей Ростовцева, таким образом, не только достигали случайно отдельные фразы, обнаруживавшие намерения заговорщиков, но, по-видимому, Рылеев и Оболенский сделали и прямую попытку привлечь Ростовцева к своему делу. Он же был человеком по своим взглядам совершенно лояльным и не только не сочувствовал планам декабристов и вообще тайных обществ, но и не был расположен к участию в революционных политических предприятиях.
Во всяком случае, он не только отказался наотрез принять участие в тайном обществе, но стал даже уговаривать Рылеева и Оболенского, чтобы и они отказались от своих планов, и, наконец, предупредил их, что если они не откажутся от этих планов, то он сочтет своим долгом предупредить правительство о грозящей ему опасности. Видя, что конспирации продолжаются, Ростовцев и исполнил свою угрозу, явился к Николаю и сообщил ему, что против него очень возбуждены, что что-то готовится, и даже убеждал Николая или отказаться от престола, или уговорить Константина, чтобы тот сам приехал и отрекся публично. При этом Ростовцев не назвал ни одного имени и после свидания своего с Николаем (10 декабря 1825 г.) сам сообщил об этом немедленно Рылееву и Оболенскому. Из этого уже видно, что того впечатления гнусности и своекорыстных расчетов, которое обыкновенно соединяется с политическим доносом, в этом деле не было, и личность Ростовцева едва ли справедливо клеймилась названием предателя и доносчика. В настоящее время известно, что и Рылеев, и Оболенский, знавшие вполне ход этого дела, сохранили к Ростовцеву уважение и после визита Ростовцева к Николаю, и когда Оболенский вернулся из ссылки, то он не отказался возобновить дружеские отношения с Ростовцевым. Но в то время все это не было точно известно и ложилось на личность Ростовцева большим пятном, а Герцен систематически преследовал его в «Колоколе» до самой его смерти.
Настоящая роль Ростовцева в крестьянской реформе, собственно, началась, позднее; его участие в делах Секретного комитета в это время не было еще так велико и решительно, как потом.
Остальные члены Секретного комитета или относились к делу более или менее равнодушно и формально, или втайне ему не сочувствовали. Тем не менее никто из них не решался отрицать в своих ответах на прямо поставленный Александром вопрос, что дело назрело и что необходимо хотя бы некоторое ограничение помещичьего произвола и изменение существующего положения вещей. Но все-таки настроение большинства было таково, что работа пошла чрезвычайно медленно. Единственным двигателем работы в это время было Министерство внутренних дел, которое имело во главе лицо, сочувствовавшее реформе, и имело средства ее подготовить, так как в его руках был целый ряд собранных материалов, проектов и соображений.
Летом 1857 г. представлен был Министерством внутренних дел уже довольно определенный план реформы, составленный Левшиным, который заключался в том, чтобы объявить крестьян через некоторый срок лично свободными, но крепкими земле, сохранив за ними на определенное или неопределенное время обязанность исполнения повинностей за отведенные им наделы с обязательством выкупить в собственность усадебную оседлость, причем помещикам нечерноземных губерний предоставлялось бы в оценку усадеб ввести так называемые промысловые выгоды.
Так как движение дела в самом комитете происходило медленно, то император Александр, недовольный комитетом, во главе которого стоял кн. Орлов, несочувственно относившийся к делу реформы, ввел в его состав брата своего, великого князя Константина Николаевича, от чего он ожидал большого ускорения дела, так как Константин обнаруживал большое сочувствие делу реформ. И действительно, он внес большое оживление в общий ход дела, но по своей неопытности был склонен пойти тогда на многие компромиссы, вредные для интересов крестьян, лишь бы ускорить дело. Между прочим, он предлагал ввести в ведение всего дела известную гласность, публично объявить о намерениях правительства хотя бы в общих чертах. 18 августа состоялось решительное заседание Секретного комитета, где обсуждался проект Константина Николаевича.
Константин Николаевич доказывал, что гласность успокоит крестьян и даст возможность обществу принять более деятельное участие в разработке подробностей реформы. Однако комитет это предложение безусловно отверг; решено было, что никакого оглашения видов правительства не должно быть, что дело реформы надо вести постепенно и продуманно, разделив его на периоды, причем в первый период, срок которого даже не определялся, предполагалось собирать разные сведения, записки и т. п. По мнению лиц осведомленных, например Левшина, дело клонилось к тому, чтобы реформу затянуть, в надежде, что мысль о ней, наконец, уснет.
В момент опубликования рескриптов передовая интеллигенция страны отнеслась к этому факту чрезвычайно восторженно. Это настроение усиливалось тем, что правительство после опубликования первых рескриптов предоставило печати право обсуждать их содержание. И вот в тогдашних передовых журналах, даже в таком представителе будущего радикализма, как «Современник», и в свободном заграничном «Колоколе» Герцена появились задушевные приветственные статьи Александру. Чернышевский, прославляя его подвиг, ставил его выше Петра Великого, а Герцен посвятил ему вдохновенную статью с эпиграфом: «Ты победил, Галилеянин». В то же время представители тогдашней профессуры, литературы и высшей интеллигенции обеих столиц устроили в Москве совершенно по тогдашнему времени необычное торжество – общественный банкет, где произносились речи, весьма сочувственные Александру, и который окончился горячей овацией перед портретом государя. Конечно, этот вполне лояльный банкет очень не понравился тогдашнему московскому генерал-губернатору Закревскому и другим крепостникам, но они не могли уже повернуть назад начавшееся великое дело.
Работа губернских комитетов
Тем не менее, несмотря на общественное сочувствие, программа рескрипта 20 ноября, неудобная для многих губерний, замедлила, как я уже сказал, открытие губернских комитетов. Правительство поспешило открыть губернский комитет в Петербургской губернии, сославшись на то, что здесь дворяне еще раньше возбудили вопрос об устройстве быта своих крестьян. Действительно, они возбуждали этот вопрос еще при Николае, потом в начале царствования Александра, но без намерения отменить крепостное право, а с желанием лишь преобразовать его на началах феодально-эмфитевтических (т. е. на началах приписки крестьян к помещичьим имениям с правом обязательного вечно наследственного пользования определенными землями); однако рескриптом 5декабря 1857 г. на имя петербургского генерал-губернатора Игнатьева был открыт в Петербургской губернии комитет на тех же основаниях, как и в литовских губерниях.
Первым дворянством, которое подало адрес об открытии комитета по примеру литовских, было нижегородское. В Нижнем Новгороде губернатором был А. Н. Муравьев, тот самый, который был основателем «Союза спасения» в 1817 г., и ему удалось воспламенить дворян к тому, чтобы именно Нижнему Новгороду, с которым связывались патриотические традиции еще со Смутного времени, традиции Козьмы Минина-Сухорукого, первому присоединиться к освободительным видам правительства. Муравьеву удалось собрать достаточное количество подписей во время дворянского собрания и отправить в Петербург депутацию из дворян с просьбой открыть губернский комитет. Против этого, однако, быстро создалось и противное течение, и, едва уехала депутация, не сочувствовавшие ей послали контрдепутацию. Но правительство торопилось ковать железо пока горячо, и до появления этой последней в Петербурге уже 24 декабря 1857 г. был дан рескрипт Муравьеву в ответ на адрес нижегородского дворянства. Очень долго сравнительно затянулось дело в Москве, и это объяснялось тем, что Московская губерния была как раз одной из промышленных нечерноземных; лишь когда московскому дворянству было свыше замечено, что правительство ждет инициативы от первопрестольной столицы, то и оно подало адрес об открытии комитета, однако указав при этом на желательность изменений в программе работ соответственно местным особенностям Московской губернии. Добиться изменений ему не удалось, правительство настояло на своей программе, и в Москве был открыт губернский комитет на одинаковых с остальными основаниях. После этого стали присоединяться и другие губернии, так что к концу 1858 г. не было ни одной губернии, где бы не было открыто губернского дворянского комитета по крестьянскому делу. Работа этих губернских комитетов и составила первое крупное звено в ходе разработки крестьянской реформы, давшей в конце концов положительные результаты.
Между тем правительство, вначале имевшее в виду предоставить губернским комитетам полную свободу внутренней организации их работ и выработки местных положений в рамках рескриптов, услыхав о несогласиях и недоразумениях, которые возникают среди дворянства разных губерний при толковании смысла рескриптов, решило дать определенную программу занятий губернских комитетов и точно установленную форму для вырабатываемых ими проектов положений. Дело это попало в руки ловкого человека, помещика хлебородной и относительно густонаселенной Полтавской губернии, М. П. Позена, который в то время, выдавая себя за либерала, пользовался полным доверием Ростовцева. Позен выработал программу, которая должна была окончательно поставить точки над i и ввести работы губернских комитетов в очень определенные рамки. Исходя при этом из интересов помещиков хлебородных черноземных губерний, Позен стремился незаметно провести мысль, что вырабатываемые положения должны иметь в виду лишь переходный «срочнообязанный» период, что только на это время крестьянам должны быть определены наделы, которые затем должны вернуться в полное распоряжение помещиков, а крестьяне должны получить полную свободу, но без земли, причем и выкуп усадеб не ставился в связь с прекращением «срочнообязанных» отношений, а за помещиками во всяком случае оставлялась сильная вотчинная власть в их имениях.
Первоначально большинство Тверского комитета, согласно с Унковским, думало обойти эту программу, признав, что под усадьбой, подлежащей выкупу на основании рескриптов, следует разуметь весь земельный надел. Но меньшинство, опираясь на букву рескриптов и позеновской программы, протестовало против такого распространительного толкования рескриптов, и Министерство внутренних дел должно было признать взгляд меньшинства формально правильным. Тогда большинство комитета командировало в Петербург депутацию из 4 членов с Унковским во главе к Ланскому и Ростовцеву, которым эта депутация решительно заявила, что если правительство желает иметь проект ликвидации крепостных отношений от тверского дворянства, то такой проект может быть выработан только на основаниях наделения крестьян землей в собственность и полного упразднения крепостных отношений с вознаграждением помещиков за материальный ущерб при помощи выкупа. Если же это не будет дозволено, то комитет разойдется, а правительство пусть поручит дело составления положений чиновникам, которые напишут все, что им прикажут. Это решительное заявление Тверского комитета последовало в октябре 1858 г., когда и Ланской и Ростовцев уже значительно поколебались в своих взглядах на необходимость «срочнообязанного» положения и невозможность выкупа.
Здесь следует сказать, что на точке зрения выкупа как единственного правильного разрешения вопроса стоял не только Тверской комитет и некоторые другие губернские комитеты нечерноземной полосы, но и значительная часть прогрессивной печати. Так, «Современник», как только оказалась возможность высказаться по крестьянскому вопросу, поспешил напечатать статью Чернышевского, во второй части которой был приведен in extenso проект Кавелина и которая, в общем, стояла на той же точке зрения, что и Тверской комитет. Точно так же и «Русский вестник» Каткова объявил, что он единственным правильным разрешением вопроса считает выкуп, так как освободить крестьян без земли невозможно, освободить же с землей можно только при помощи выкупа, потому что крестьяне путем вольной покупки приобрести землю не смогут, так как не смогут заплатить за нее разом, помещики же не могут соглашаться на долговременную рассрочку. На ту же точку зрения стал сразу и «Колокол» Герцена, в котором помещал все время большие статьи по крестьянскому вопросу ближайший друг Герцена Огарев.
Ростовцев летом 1858 г., отдыхая за границей и внимательно читая различные проекты освобождения крестьян, в том числе и заграничные, между которыми были составленные деловыми людьми – банкирами (проект Френкеля и Гомберга), – все более и более убеждался в том, что переходное «срочнообязанное» положение само по себе не только не устраняет различных опасностей и тяжелых недоразумений, но даже необходимо их обусловливает. Еще и раньше он смутно предчувствовал, что и крестьяне в этот переходный период, объявленные лично свободными, но обязанные в то же время отбывать барщину и оброки помещикам, не легко будут подчиняться требованиям помещиков и не поймут смысла изданных положений. Поэтому он проектировал вместе с государственным секретарем Бурковым в начале 1858 г. ввести на это переходное время ряд чрезвычайных полицейских мер, в виде облеченных особою властью уездных начальников и временных генерал-губернаторов. Но эти проекты подверглись сильной критике со стороны Министерства внутренних дел и многих частных лиц, доказывавших, что это будет не «срочнообязанное», а настоящее «осадное» положение, которое сделает жизнь в провинции невыносимой. И Ростовцев понял основательность этих возражений и отказался от своих проектов, несмотря на энергичную поддержку, которую оказывал им сам император Александр, в особенности недовольный резкой критикой их со стороны Министерства внутренних дел в записке, представленной ему Ланским и составленной калужским губернатором Арцимовичем, но долго приписывавшейся Милютину.
Вникая во время заграничного своего отдыха глубже в сущность задачи и яснее представляя себе возможные формы ее разрешения, Ростовцев излагал свои новые мысли и соображения императору в частных письмах из Вильдбада и Дрездена, причем в четвертом (последнем) из этих писем он уже признавал, что чем больше сократить переходное «срочнообязанное» положение, тем для спокойствия страны лучше, что для того, чтобы при этом на месте не нарушался порядок и ни на минуту не колебалась сильная власть, нужно власть эту сосредоточить в крестьянском мире и его избранных, предоставив помещику иметь дело не с отдельными крестьянами, а только с миром.
Вместе с тем в этом четвертом письме Ростовцев вполне уже усвоил идею выкупа как общей финансовой меры; он не допускал только обязательности этой меры для обеих сторон и считал, что выкупные сделки при содействии правительства должны заключаться по добровольным соглашениям между ними.
В конце концов и Ланской, и Ростовцев признали необходимым предоставить Тверскому комитету довести свой план до конца, и ему было разрешено сверх проекта, основанного на позеновской программе и имевшего в виду устройство крестьян в переходном «срочнообязанном» периоде, выработать и особый выкупной проект, имевший в виду немедленное и единовременное полное освобождение крестьян с землей. Вскоре такое же разрешение дано было Калужскому комитету и еще 15 другим, не успевшим к тому времени окончить своих работ.
Вместе с тем Ростовцев внес в Главный комитет по высочайшему повелению извлечение из своих заграничных писем к императору Александру, и это извлечение обсуждалось в нескольких заседаниях, журналы которых были утверждены государем 26 октября и 4 декабря 1858 года.
Редакционные комиссии
В этих постановлениях сделаны были чрезвычайно важные поправки и дополнения к первоначальной правительственной программе, имевшие огромное значение для последующего хода разработки крестьянской реформы. Впрочем, на направлении работ губернских комитетов эти изменения правительственной программы не могли отразиться, потому что комитеты к этому времени уже заканчивали свои работы; зато они отразились весьма существенно с самого начала на направлении работ того учреждения, которое образовано было под названием «редакционных комиссий» при Главном комитете для разработки и сводки проектов губернских комитетов и для проектирования затем положений, как общих для всей России, так и местных – для различных полос или областей ее.
Эти комиссии были образованы в марте 1859 г. под председательством, или, как сказано было в высочайшем повелении, «под начальством», генерала Ростовцева из представителей разных ведомств, соприкасавшихся с крестьянским делом и кодификационными работами, а также из «членов-экспертов» – в лице помещиков, известных своими проектами по крестьянскому делу или обративших на себя внимание своими работами в разных губернских комитетах. Мысль ввести таких членов-экспертов в состав редакционных комиссий возникла в тот момент у Н. А. Милютина, и он выразил ее государю при своем представлении последнему по случаю своего назначения к исправлению должности товарища министра. Затем он выразил ту же мысль и Ростовцеву, который и сам высказывал нечто подобное в одном из писем своих к государю. Мысль эта была одобрена, и вообще у Милютина, вопреки его опасениям, сразу же установились с Ростовцевым очень хорошие отношения. Ростовцев не только отнесся, к нему с полным доверием, но и просил его участия в деле подбора личного состава редакционных комиссий, и Милютин, воспользовавшись этим, ввел туда нескольких членов, сделавшихся впоследствии главными двигателями в них всего дела. Члены эти были: Ю.Ф. Самарин, кн. В.А. Черкасский (с которым Милютин еще не был лично знаком в то время), В.В. Тарновский, Г.П. Галаган, не говоря об Я.А. Соловьеве, который был назначен в состав комиссий от Министерства внутренних дел, конечно, также с ведома Милютина.
Но наряду с этими приверженцами реформы в комиссию вступило и несколько лиц, с которыми Милютину и его друзьям пришлось впоследствии выдержать упорную и ожесточенную борьбу. Это были предводители дворянства: Петербургской губернии гр. П. П. Шувалов и Орловской – В.В. Апраксин; генерал-адъютант кн. Паскевич; упоминавшийся уже полтавский помещик Позен; редактор «Журнала землевладельцев» А. Д. Желтухин и один из представителей Министерства государственных имуществ Булыгин, упорно отстаивавший взгляды своего принципала М.П. Муравьева. Первоначально было образовано две редакционные комиссии: одна – для выработки общего положения, другая – для выработки местных; но Ростовцев, пользуясь предоставленной ему властью, с самого же начала слил их в одну, подразделив ее затем на отделения: административное, юридическое и хозяйственное, к которым вскоре присоединена была еще особая финансовая комиссия для выработки положения о выкупе. Все эти отделения имели значение подкомиссий, вырабатывавших доклады для общего собрания комиссий, – доклады, которые и ложились затем в основание различных отделов положений.
В двух важнейших из этих отделений – хозяйственном и финансовом – председательствовал Милютин. Но его роль этим не ограничивалась. Ростовцев не напрасно назвал его нимфой Эгерией редакционных комиссий. Он действительно был центральным лицом всей работы, руководителем всей внутренней политики комиссий, а затем и вождем передовых ее членов в борьбе с теми враждебными делу реформы силами, которые действовали внутри комиссий и за стенами заседаний. Ему удалось с самого же начала создать сплоченную группу убежденных, достаточно спевшихся между собой и в высшей степени талантливых и трудоспособных защитников реформы, в лице Самарина, Черкасского и Соловьева, к которым по большей части спорных вопросов присоединялись: Тарновский, Галаган, Петр Семенов и др. Группа эта вполне овладела доверием Ростовцева, причем Милютину удалось на первых же порах вытеснить вредное влияние на Ростовцева ловкого и хитрого дельца Позена, который в редакционных комиссиях был совершенно разоблачен и вынужден был прямо признать себя сторонником безземельного освобождения крестьян.
На первых же порах редакционным комиссиям пришлось выдержать важное состязание с влиятельными защитниками феодальных стремлений петербургского дворянства гр. Шуваловым и кн. Паскевичем, которые, опираясь на точный смысл рескриптов, настаивали на сохранении навсегда права собственности на все земли за помещиками, отрицали допустимость всех форм выкупа, кроме отдельных добровольных сделок, и в особенности настаивали на предоставлении помещикам вотчинной власти и вотчинной юрисдикции на их землях в виде неприкосновенного сеньориального права, утверждая, что в противном случае выкуп становится если и не обязательным для помещика формально, то вынужденным. Борьба эта началась в первых же заседаниях редакционных комиссий в связи с теми изменениями в правительственной программе, которые сообщены были комиссиям на основании постановлений Главного комитета (от 26 октября и 4 декабря 1858 г.), явившихся, как уже сказано, в свою очередь, последствием видоизменения взглядов Ростовцева. Новая программа правительства, предъявленная комиссиям при самом открытии их занятий, была формулирована впоследствии Н.П. Семеновым (в его «Истории освобождения крестьян в царствование имп. Александра II» в следующих пунктах:
1) Освободить крестьян с землей.
2) Конечной развязкой освобождения считать выкуп крестьянами их наделов у помещиков в собственность.
3) Оказать содействие делу выкупа посредничеством, кредитом, гарантиями или финансовыми операциями правительства.
4) Избегнуть по возможности регламентации «срочнообязанного» периода или, во всяком случае, сократить переходное состояние.
5) Барщину уничтожить законодательным порядком через три года переводом крестьян на оброк, за исключением только тех, которые сами того не пожелают.
6) Дать самоуправление освобожденным крестьянам в их сельском быту.
Эта программа, сочувственно принятая членами редакционных комиссий, легла в основу их работ.
Но, приняв эту программу, комиссиям пришлось стать, конечно, в противоречие с большею частью проектов губернских комитетов, которые ее не имели в виду в своих работах и обязаны были руководствоваться рескриптами и позеновской программой, которой новая программа совершенно противоречила. Редакционные комиссии решили не считаться с волею дворянства, выраженною в комитетских проектах, и считать их лишь за материал для своих собственных построений. Работы комиссий печатались, по приказанию Ростовцева, в 3 тыс. экземпляров и широко рассылались по России. Таким образом, дворянство очень скоро увидело, что направление дела уходит из его, рук. Между тем государь, объезжая различные губернии еще летом 1858 г., беседовал в то время с представлявшимися ему предводителями дворянства и членами губернских комитетов, неоднократно изъявлял дворянству свою благодарность за великодушный почин и обещал, что при рассмотрении дела в Петербурге от каждого «губернского комитета вызваны будут депутаты для участия в окончательном обсуждении всего дела. Дворяне поняли эти слова в том смысле, что депутаты губернских комитетов будут допущены в Главный комитет и будут участвовать там в окончательном решении вопроса. Решительным противником такого толкования этого обещания государя явился Милютин, который убедил и Ростовцева, и Ланского, что допущение дворянских депутатов в Главный комитет, хотя бы с совещательным только голосом, может при данном составе самого Главного комитета опрокинуть все дело и совершенно исказить благополучный исход реформы. Решено было поэтому допустить депутатов губернских комитетов лишь к критике проектов редакционной комиссии в заседаниях этой последней, причем и тут решено было им предоставить лишь изложить свои замечания и защищать свои проекты, но отнюдь не допускать их к голосованиям, а следовательно, и к участию в решении самого дела, даже и в этой подготовительной, переходной его стадии.
Работы комиссий, по плану Ростовцева, разделены были на несколько периодов. В первом периоде рассмотрены были проекты лишь 21 губернского комитета, ранее других закончившего свои работы, причем по составлении первого наброска проекта положений на основании этого материала в редакционных комиссиях решено было вызвать в Петербург сначала депутатов только от этого 21 комитета. Затем, по выслушании их замечаний и по обсуждении остальных проектов, внести в свои предположения необходимые исправления и изменения и тогда вызвать депутатов от остальных комитетов, после чего составить уже окончательные проекты, воспользовавшись всем этим материалом и критикой депутатов. Этот план был осуществлен в действительности. Прибытия депутатов в конце первого периода работ редакционных комиссий члены этих последних ожидали не без волнения, ибо враги реформы и враги того направления, которое дело это приняло в редакционных комиссиях, естественно, считали прибытие депутатов самым удобным моментом для генерального сражения, которое могло привести к полному искажению всего дела.
Главные пункты, в которых воля дворянства могла считаться особенно резко нарушенною, сводились к самым важным материальным условиям ликвидации крепостного строя. Во-первых, отвергнуты были все те проекты губернских комитетов, которые признавали, что с окончанием «срочнообязанного» периода, т. е. через 8–12 лет, вся земля, за исключением усадеб, возвращается в распоряжение помещика; затем резко изменены были нормы земельных наделов, которые комиссии старались приблизить к нормам существующего пользования; сильно понижены оценки усадеб и размеры вычисленных комитетами оброков за прочие угодья. Наконец, совершенно изменены все постановления, клонившиеся к сохранению в том или ином объеме вотчинной власти помещиков в качестве «начальников» сельских обществ, предположенных согласно позеновской программе.
Милютин, считая необходимым заранее противопоставить натиску враждебных реформе элементов сильное и яркое освещение своекорыстных поползновений большинства губернских комитетов, составил особую записку (представленную государю Ланским) с обозрением деятельности губернских комитетов первой очереди, причем подверг эту деятельность сжатому, но резкому разбору и в заключение указал, что, по мнению Министерства внутренних дел, не следует допускать депутатов от губернских комитетов до каких-либо общих постановлений, а следует лишь предложить им представить свои отдельные отзывы на труды редакционных комиссий в их заседаниях, специально этому посвященных. Эта записка, хранившаяся в то время в глубокой тайне, была одобрена императором Александром, и соответственно этому решено было дать инструкции депутатам. Узнав об этом, депутаты пришли, разумеется, в крайнее раздражение. Сперва они хотели подать государю адрес с сильным протестом против таких незаконных, по их мнению, действий ненавистной им бюрократии, а когда адрес этот не был принят, то они составили коллективное письмо на имя Ростовцева, в котором ходатайствовали о предоставлении им права собираться и действовать сообща, вырабатывая общие постановления и представляя их «на суд высшего правительства». Частные совещания им были разрешены, но без права делать постановления, и было обещано от лица государя, что все соображения их дойдут до него через Главный комитет. На первый раз депутаты этим как будто удовлетворились и затем в замечаниях своих, которые в печатном виде составили два толстых тома, подвергли работы и выводы редакционных комиссий резкой и беспощадной критике.
В конце своего пребывания в Петербурге депутаты, однако же, ясно увидели, что их замечания едва ли могут быть прочтены государем даже уже в силу одного своего слишком значительного объема. Поэтому перед отъездом они опять решились обратиться к государю с адресом, в котором хотели просить допустить их в Главный комитет при окончательном рассмотрении всего дела. Но общий адрес не состоялся, и они разбились при этом на группы. Часть из них, в числе 18-ти человек, представила адрес, редактированный в очень умеренных выражениях, с просьбой лишь допустить их представить свои замечания в Главном комитете. Симбирский депутат Шидловский представил особый адрес с требованиями в олигархическом духе, крайне туманно выраженными. Наконец, пять депутатов с Унковским во главе, наряду с резкими нападками на действия бюрократии и на бюрократический строй и требованием обязательного выкупа, изложили также свой взгляд на необходимые преобразования в судебном и административном строе страны.
Одновременно с этими адресами подал государю записку не принадлежавший к числу депутатов помещик Петербургской губернии, аристократ (племянник кн. Орлова) и камергер высочайшего двора М.А. Безобразов, и в ней, крайне резко обрушиваясь на действия Министерства внутренних дел и редакционные комиссии, требовал «обуздания» бюрократии и созыв выборных представителей дворянства, на которых, по его мнению, и должна опираться в своих действиях верховная власть в России.
Гнев Александра, вызванный крайне резкими выражениями этой записки, отразился, по-видимому, и на его отношении к адресам депутатов, хотя последние и были составлены в тоне весьма лояльном и корректном. Депутатам, подписавшим адреса, объявлен был выговор через губернаторов, а замечания их оставлены были по большей части без внимания. В конце концов вся эта история, послужившая началом к развитию оппозиционного движения в дворянских кругах и в части общества, в то время оказалась, в сущности, на руку редакционным комиссиям и благополучному исходу их работ, так как она укрепила симпатии к ним и к их делу в императоре Александре.
После отъезда депутатов первого приглашения начался второй период редакционных комиссий, причем редакционные комиссии пересмотрели свои проекты в связи с замечаниями, сделанными на них депутатами, и поступившими от остальных губернских комитетов проектами. Существенных изменений комиссии не признали необходимым сделать в первоначальных своих проектах. Но прежде чем дело это было доведено до конца, случилось событие, вновь грозившее – как, по крайней мере, казалось тогда, – кризисом делу реформы.
6 февраля 1860 г., после трехмесячной тяжелой болезни, развившейся на почве переутомления и чрезмерного нервного напряжения, умер Я. И. Ростовцев.
Вместо него на пост председателя редакционных комиссий назначен был гр. В. Н. Панин, министр юстиции, завзятый рутинер-бюрократ и решительный консерватор, заведомо враждебно относившийся к тому направлению крестьянской реформы, которое ей дано было в редакционных комиссиях. Это назначение вызвало всеобщее недоумение и негодование. Герцен в «Колоколе» поместил известие о назначении Панина в траурной рамке и, с отчаянием объявляя, что тон царствования изменился, приглашал членов редакционных комиссий подать в отставку, если в них есть хоть капля гражданских чувств. Малютин со своей стороны думал то же, и только настойчивые убеждения вел. княгини Елены Павловны помешали ему осуществить это пагубное для дела реформы намерение. Когда Елена Павловна выразила императору свое недоумение по поводу дошедших до нее слухов о назначении Панина, то Александр Николаевич спокойно ей ответил: «Вы Панина не знаете; его убеждения – это точное исполнение моих приказаний».
Панину поставлено было государем условие ничего не изменять в ходе и направлении дела, установившихся при Ростовцеве. Тем не менее назначение его вызвало чрезвычайное оживление среди крепостников и врагов редакционных комиссий. Поэтому и депутаты второго приглашения, принадлежавшие притом главным образом к комитетам черноземных и западных губерний, стоявших за безземельное освобождение крестьян, прибыли в Петербург с намерением опрокинуть проекты редакционных комиссий при помощи Панина, на которого они возлагали большие надежды. В этом они ошиблись: Панин старался формально исполнить обещание, данное государю, и поэтому не оказал никакой поддержки депутатам. Сами депутаты написали на проекты редакционных комиссий очень резкую критику, причем всего сильнее обрушились на постановления о наделении крестьян землей и на образование независимых от помещичьей власти крестьянских обществ и волостей. Они не брезговали при этом никакими аргументами и всячески старались набросить тень на работы редакционных комиссий с охранительной точки зрения, выискивая в проектах и докладах комиссий республиканские, социалистические и даже коммунистические начала. Критика этих депутатов, таким образом, принципиально совершенно расходилась с точкой зрения депутатов первого приглашения.
Редакционным комиссиям нетрудно было защититься от таких неумеренных и неблагонамеренных обвинений. Но с отъездом депутатов, когда начался третий, кодификационный, период работ редакционных комиссий, группе передовых членов этих комиссий, предводимой Милютиным, пришлось пережить трудное время.
Внутри комиссий гр. Панин, хотя и осторожно, но с необыкновенным упорством, пытался провести некоторые свои взгляды, серьезно грозившие исказить дело. К тому же и некоторые из членов комиссий, тайно сочувствовавшие своекорыстным помещичьим поползновениям депутатов второго приглашения, возобновили борьбу с руководившей всеми работами группой Милютина, Самарина, Черкасского и Соловьева. Борьба приняла довольно острый характер, вызвала личные столкновения и доходила до того, что Панин в одном из заседаний констатировал открытое недоверие к его словам, выраженное Милютиным, а с одним из членов комиссий, Булыгиным, у Милютина дело чуть не дошло до дуэли. Главное, чего добивался Панин, заключалось в требовании его уничтожить в проектах комиссий выражение, что наделы отводятся крестьянам в «бессрочное» пользование. Стремясь упразднить это выражение под предлогом неправильности его с юридической точки зрения, он хотел, очевидно, создать почву для осуществления желаний тех членов губернских комитетов, которые, с легкой руки Позена, старались доказать, что наделы, по смыслу рескриптов, должны быть отведены в пользование крестьян лишь на время «срочнообязанного» периода. Панину не удалась его попытка, несмотря на то что он пускался даже на фальсификацию прений в журналах, в чем и был уличен Милютиным. Благодаря стойкой защите этого пункта со стороны Милютина и его друзей все, чего Панин достиг, это была замена термина «бессрочное» пользование термином «постоянное» пользование, что было в сущности равнозначаще.
Хотя это нападение Панина было, таким образом, благополучно отбито, все же в третьем (а отчасти еще во втором) периоде занятий редакционных комиссий Милютину и его друзьям пришлось пойти на некоторые более или менее существенные уступки, касавшиеся главным образом материальной стороны реформы. Эти уступки сводились к более или менее значительному понижению норм наделов во многих уездах; к некоторому повышению нормы оброка в черноземных губерниях, где он проектирован был первоначально на 1 руб. (с душевого надела) ниже, чем в губерниях нечерноземных, и, наконец, к допущению переоброчки через 20 лет, т. е. переоценки повинностей сообразно изменению хлебных цен в имениях, где полевая земля будет к тому времени находиться в бессрочном пользовании крестьян, а не на выкупе. Допуская это последнее изменение, на котором настаивал в частных разговорах и сам император, Милютин надеялся, что и впоследствии не найдется такого министра внутренних дел, который принял бы на себя переоброчку во всех владельческих имениях империи. И действительно, как известно, переоброчка эта в 1881 г. не состоялась, а взамен нее введен был обязательный выкуп во всех имениях, где оставались к тому времени «временнообязанные» крестьяне.
10 октября 1860 г. редакционные комиссии были закрыты, проработав без отдыха около 20 месяцев и выработав проекты 16-ти различных положений с объяснительными записками, указателями и проч. Печатные доклады отделений, журналы общего присутствия комиссий, своды проектов губернских комитетов и прочие труды редакционных комиссий составили 18 объемистых томов (в первом издании) и сверх того 6 томов статистических сведений о помещичьих имениях выше 100 душ, не считая трех огромных томов замечаний депутатов губернских комитетов, изданных также комиссиями.
По высочайшему повелению, после издания Манифеста 19 февраля об отмене крепостного права была возложена, на гробницу Ростовцева в Фёдоровской церкви Александро-Невской лавры золотая медаль, установленная за труды по освобождению крестьян, а по завершении крестьянской реформы вдова Ростовцева и здравствующие на этот момент сыновья с их нисходящими потомками были возведены в графское достоинство.
Зарянко. С.К. «Портрет семьи Ростовцевых» Не ранее 1850 – не позднее 1854 Холст, масло 90 х 69 Государственный Русский музей
Лит.: Ростовцев, Яков Иванович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Ростовцев 4-й Яков Иванович // Декабристы. Биографический справочник / Под ред. М. В. Нечкиной. — М.: Наука, 1988. — С. 159—160.
Корнилов А. А. – Курс истории России XIX века/Секретный комитет 1857 и Яков Иванович Ростовцев