Михаил Павлович Бестужев-Рюмин ( 1801 — 1826) — декабрист, с 1823 г. активный участник Южного общества, автор одного из проектов государственного переворота, республиканец, сторонник уничтожения самодержавия и физического истребления членов царской фамилии; вел переговоры с польским тайным обществом о совместных действиях во время планируемого выступления; в сентябре 1825 г. способствовал присоединению к Южному обществу Общества соединенных славян. Вместе с С. И. Муравьевым-Апостолом стал руководителем восстания Черниговского полка 29 декабря 1825., 3 января 1826 г. полк окружили правительственные войска и обстреляли картечью. В момент разгрома восстания арестован. Казнен в Петербурге. Повешен.
Сын надворного советника Павла Николаевича Бестужева-Рюмина и Екатерины Васильевны, урождённой Грушецкой (рожд. 1748 года, умерла до 1826). Получил домашнее образование. Слушал лекции профессоров Московского университета. 23 февраля 1818 года получил аттестат Комитета испытаний при Московском университете с оценками «хорошо» и «очень хорошо». Полученный аттестат давал право на дальнейшие повышения при поступлении на службу по гражданской части. Однако Бестужев-Рюмин поступил на военную службу.
С 13 июля 1818 года — юнкер Кавалергардского полка, с 12 апреля 1819 года — эстандарт-юнкер. В Семёновском полку с 9 марта 1820 года. Здесь началась его дружба с С. Муравьёвым-Апостолом, в то время командиром 3-й фузелёрной роты полка. Подпрапорщик. 24 декабря 1820 года при расформировании Семёновского полка переведён в Полтавский пехотный полк. В звании прапорщика с 12 января 1821 года. Член Южного тайного общества с 1823 года (по данным О. И. Киянской, с 1822 года: «…Общепризнанная дата — 1823 неверна»). В Думу (центр) Южного общества входили две управы: Каменская и Васильковская. Энергичный и талантливый Б.-Р. возглавил вместе с С. Муравьевым-Апостолом Васильковскую управу. Будучи знаком с конституционными проектами декабристов, он вел переговоры с тайным польским обществом, обещая «отдать независимость Польше», к-рая обязывалась «принять правление республиканское». Б.-Р. содействовал объединению Южного общества с Обществом соединенных славян и убедил пятерых новых членов совершить цареубийство для уничтожения института самодержавия. Вел агитацию среди солдат, был одним из главных Организаторов восстания Черниговского полка. В декабре 1825 года вместе с С. И. Муравьёвым-Апостолом составил «Православный катехизис», который был прочитан восставшим ротам и распространялся в районе Киева среди крестьян.
В «Православном катехизисе», составленном Муравьёвым-Апостолом и Бестужевым-Рюминым утверждалось следующее:
• Человек создан для веры и счастья
• Цари отнимают у народа свободу, дарованную богом
• Существует необходимость свержения монархии: «сходно с богом то правление, при котором нет царей»
• Цари прокляты богом
• Присяга противна богу
«Православный катехизис» был написан в формате «вопрос-ответ» и заканчивался прямым призывом к вооружённому восстанию.
В отличие от П. П. Пестеля считал, что восстание следует начинать не в Петербурге, а на юге России (Бобруйский и Белоцерковский планы). С 25 дек. 1825 по 3 янв. 1826 — ближайший помощник С. И- МуравьёваАпостола в организации революц. выступления Черниговского полка.
3 января 1826 при подавлении восстания схвачен около с. Ковалевка, доставлен в Петербург и заключен в Петропавловскую крепость. . Тяжело переносил заключение и потерял присутствие духа в ожидании жестокой кары. В ходе следствия дал подробные показания о планах и деятельности Южного общества. Осужден вне разрядов и приговорен к четвертованию, по конфирмации замененному повешением. Казнен вместе с четырьмя другими приговоренными ( Пестелем, Каховским, Муравьевым-Апостолом и Рылеевым) 13 июля 1826 и похоронен на о. Голодай.
ЛЕВЕНКОВ Семён Игнатьевич (1913-1970) «Декабристы». Первоначальное название «Перед казнью». Около 1950 г. Холст, масло.
К истории восстания Черниговского пехотного полка
Как известно, поднимая солдат на восстание, декабристы – и в Петербурге, и в Василькове – действовали «от имени» великого князя Константина Павловича. «Константиновская легенда» как составная часть выступлений декабристов неоднократно становилась предметом рассмотрения исследователей. При этом никто из них не отрицал тот факт, что, подлаживаясь под наивную крестьянскую веру в «хорошего» царя, декабристы шли против своей совести. Еще за несколько дней до восстания Сергей Муравьев-Апостол просил членов Польского патриотического общества убить цесаревича.
Не требовала специальных разъяснений и предпринимавшаяся мятежными офицерами раздача денег рядовым участникам мятежа.
«Финансовый вопрос» волновал декабристов задолго до восстания. Для революции нужны были средства, и предприимчивый Михаил Орлов предлагал завести станок для изготовления фальшивых денег; идея эта была с негодованием отвергнута. Не меньшее негодование вызвало и предложение Бестужева-Рюмина воспользоваться артельными ящиками полков. «Я чужой собственности не касался и не коснусь», – заявил командир Полтавского полка В.К. Тизенгаузен.
Однако вопреки собственным принципам в предпоследний день 1825 г. подполковник отдал приказ о захвате артельного ящика Черниговского полка. Он был вскрыт, и там оказалось около 10 тыс. руб. ассигнациями и 17 руб. серебром. Эта сумма была немалой. Но на длительный поход ее все равно не хватило бы. И лидер мятежа стал лихорадочно изыскивать дополнительные средства. Это оказалось делом нелегким: добровольно Муравьеву никто давать не хотел (отказом ответил, например, Иосиф Руликовский, владелец деревни Мотовиловка, через которую проходил Черниговский полк), отбирать же силой не позволяла совесть. Однако через совесть подполковнику пришлось переступить.
Самым простым способом пополнения казны казалась продажа полкового провианта, на что Муравьев-Апостол как командир батальона, естественно, никакого права не имел. Васильковский купец-еврей Аврум Лейб Эппельбойм, отвечавший за полковое продовольствие, ссылаясь на отсутствие наличности, сначала не соглашался выдать вместо провианта деньги. И его силой привели к подполковнику, который «грозил ему, Авруму Лейбе, не шутить с ним». Бывший при разговоре поручик Щепилло присовокупил, что купец «будет застрелен, если не даст денег». Перепуганный Эппельбойм достал 250 руб. серебром, одолжив их в местной питейной конторе. Часть этих денег обнаружили позже при обыске среди вещей Сергея Муравьева, которому пришлось давать по этому поводу унизительные объяснения на следствии.
От тысячи до полутора тысяч рублей (по разным свидетельствам) принес Муравьеву 30 декабря прапорщик Александр Мозалевский, командир караула на Васильковской заставе. Деньги эти были отобраны у пытавшихся въехать в город жандармов.
Основную «статью расхода» добытых средств можно определить одним словом – подкуп. Уже 29 декабря унтер-офицер Григорьев получил от своего батальонного командира 25 руб. за помощь в побеге из-под ареста. И если раньше, до восстания, раздача денег солдатам могла быть оправдана желанием облегчить их участь, то теперь речь могла идти только о покупке их лояльности. Солдаты брали деньги очень охотно.
Несомненно одно: для того, чтобы Сергей Муравьев-Апостол, сын сенатора и потомок украинского гетмана, человек кристальной репутации, решился на подкуп и обман, нужны были особые обстоятельства. Причем обстоятельства эти должны были поломать не только привычный строй жизни, но и всю систему ценностей русского дворянина начала XIX в., которые до восстания, безусловно, были определяющими как для самого С. Муравьева-Апостола, так и для других офицеров-черниговцев.
Рискну утверждать: такой слом произошел, когда романтические представления о революции как о военном перевороте «без малейшего кровопролития» столкнулись с жестокой реальностью мятежа. Мечты о благородной «кончине за народ», надежды на то, что в этом случае мир обязательно «поймет, кого лишился он», в действительности обернулись чуждым всякого романтизма насилием, погромами, грабежами. С. Муравьев-Апостол, как и его офицеры, оказался совершенно не готовым к этой новой ситуации и вынужден был принять чуждые ему правила игры….Участники же южного мятежа смогли увидеть воочию, на что способна вооруженная крестьянская толпа, в которую превратился Черниговский полк за три дня похода. Взять на себя еще и роль лидера местной «черни» значило для Муравьева-Апостола стать сознательным организатором «буйства и грабительства» в масштабе целого края, а в случае удачи – и всей страны. Сомнительной славе «нового Пугачева» Муравьев предпочел «потерю смысла» восстания, разгром полка и в конечном счете собственную гибель….
…Уважение солдат к командирам резко упало. Они «силой забирали все, что было приготовлено для офицеров и унтер-офицеров, приговаривая: „офицер не умрет с голоду, а где поживиться без денег бедному солдату!»».
Лидер восстания должен был с этим смириться, потому что попал в полную и безусловную зависимость от нижних чинов. «Проходя Ковалевкой, солдаты припомнили, что благодаря местному еврею-арендатору они были наказаны, т. к. причинили ему какую-то обиду. Поэтому, остановившись на короткое время, они сильно побили арендатора за то, что он на них когда-то пожаловался. Хотя это стало известно Муравьеву, он должен был им потакать, чтобы не утратить привязанность солдат, и двинулся дальше, как будто ничего не знал», – вспоминает владелец Мотовиловки. «Он (С. Муравьев-Апостол. – О.К.) не мог повелевать своими движениями, ибо власть, не основанная на законах, не дает продолжительной и постоянной силы над людьми», – именно в этом видит основную причину поражения мятежа военный историк А.И. Михайловский-Данилевский.
2 января в полку началось массовое дезертирство. От Муравьева-Апостола уходят не только солдаты, но и офицеры – те, которые не были членами тайного общества. 3 января дезертирство еще более усиливается. И.И. Горбачевский свидетельствует: «Некоторые солдаты притворялись пьяными с намерением отстать от полка». И если раньше поручик Сухинов пытался восстановить боевой дух, угрожая расправой желавшим покинуть полк, то в эти дни даже он опускает руки.
Позже исследователи будут недоумевать: 3 января 1826 г. предупрежденный о появлении правительственного отряда С. Муравьев-Апостол не захотел попытаться обойти его деревнями, а несмотря на уговоры младших офицеров, повел солдат степью, и в результате полк был расстрелян картечью в упор. С. Муравьев-Апостол говорил на следствии, что, увидев посланный против него отряд, «приказал солдатам не стрелять, а идти прямо на пушки». Очевидно, с тем же результатом он мог отдать и прямо противоположный приказ – стрелять было просто нечем. «Все это могло произойти от неумеренного употребления водки, выпитой в Мотовиловке», – справедливо утверждает Руликовский.
… Еще 1 января в Мотовиловке нижние чины в принципе готовы были «в случае чего самим его, Муравьева, схватить». Через два дня такой случай представился. По собственным показаниям С. Муравьева-Апостола, он вместе с другими офицерами «был захвачен самими солдатами» и приведен к правительственному отряду. Показание это после некоторых колебаний подтвердил и Бестужев-Рюмин.
…На следствии младшие черниговские офицеры оказались гораздо менее стойкими, чем даже петербургские заговорщики. В своем стремлении избежать расстрела они подчас заходили слишком далеко: перекладывали вину за собственные «возмутительные» действия на Сергея Муравьева-Апостола, пытались доказать, что пошли за ним чуть ли не под дулом пистолета, обвиняли друг друга в различных – реальных и выдуманных – преступлениях. Психологически их поведение понятно: они не могли надеяться в душе даже на «справедливый приговор потомства» – последнее утешение многих декабристов.
«Самый успех нам был бы пагубен для нас и для России», – вынужден был признать Бестужев-Рюмин. Это были не пустые слова: в ходе восстания его организаторы имели достаточно времени, чтобы понять, на что они обрекали Россию в случае своей победы. Они переживали не только крушение надежд и планов, но и гибель идеи. На этом фоне всеобщего раскаяния и отчаяния резко выделяются показания Сергея Муравьева-Апостола, который, по мнению следствия, «очевидно принимал на себя все то, в чем его обвиняют другие, не желая оправдаться опровержением их показаний».
Стойкость Муравьева на следствии объяснялась, с одной стороны, его «древнеримским» характером и безусловной внутренней выдержкой (об этом много писал Н.Я. Эйдельман). Но несомненна и другая причина его стойкости: в отличие от других подследственных, он не надеялся и не стремился сохранить жизнь (исключение составляет, пожалуй, лишь единственное его покаянное письмо к царю, написанное в самом начале следствия). Офицер, возглавивший военный бунт и допустивший превращение своей команды в толпу пьяных грабителей, командир, подкупавший своих подчиненных и пытавшийся ложью повести их за собой, по любым — и юридическим, и моральным – законам того времени безусловно заслуживал смерти. Очень остро осознававший все это, безумно любивший младшего брата Матвей Муравьев записал в тюремном дневнике: «Единственное благо побежденных – не надеяться ни на какое спасение». (Киянская О.И. )
Мнение современника
«Этот Бестужев, впоследствии повешенный, играл в обществах роль шута, но не менее того был много употребляем заговорщиками, которые посылали его повсюду в виде миссионера или вербовщика; для сего он разъезжал по всей Малороссии и, декламируя против правительства, старался умножить число сообщников… Он знал разные иностранные языки и одарен был счастливою памятью, но вел себя так ветренно, что над ним смеялись, особенно над непомерным его политическим вольнодумством, которое он везде и при всяком случае проповедывал.
Он был во многих почтенных домах принят на самой дружеской ноге, например, у генерала Раевского в Киеве и у бывшего министра Трощинского, жившего недалеко от Лубен; им сего нельзя приписывать в вину, потому что в губерниях, особенно малороссийских, нельзя быть на счет общества столько разборчивым, как в столицах; скука иногда заставляет прибегать к людям, которых бы мы в больших городах бегали. Бестужев почти не служил в полку, а разъезжал по Малороссии; таким образом часто бывал в местах расположения нашей дивизии, на которую он имел виды… Он вел обширную переписку на французском языке, на котором он очень хорошо изъяснялся словесно и письменно… Бестужев представлял из себя влюбленного во всех женщин и до того умел им нравиться, что со многими из них тоже вел переписку. Его принимали все, а особенно прекрасный пол, как веселого собеседника, над которым можно было забавляться; но никому в голову не приходило, чтоб человек столь рассеянный и ветренный мог быть заговорщиком. Будучи исполнен чтением французских книг, особенно тех, которые писаны в революционном духе, он казался убежденным в неоспоримой их истине, как в сиянии солнца, и не мог представить, чтобы образованные люди не разделяли его правил; например, когда его взяли с Черниговским полком, то он сказал: «меня наиболее удивляет, что гусары решились на нас ударить: там было столь много офицеров, отлично воспитанных».( материалы кн.: Крутов В.В., Швецова-Крутова Л.В. Белые пятна красного цвета. Декабристы. В двух книгах. Книга первая. Новости прошлого. М., 2001.)
М. П. Бестужев-Рюмин. Рисунок А. Ивановского
Лит.: Порох И. В., Восстание Черниговского полка, в кн.: Очерки из истории движения декабристов, М., 1954.
Восстание декабристов. Материалы и документы, т. 9, М., 1950; Нечкина М. В., Движение декабристов, т. 1‒2, М., 1955;
Бестужевы и Бестужевы-Рюмины // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Киянская О.И. К истории восстания Черниговского пехотного полка // Отечественная история. 1995. №6. С.21-33.