Михаил Михайлович Сперанский (1772-1839) — знаменитый государственный деятель, по сути, ближайший советник Александра I по вопросам внутренней политики, граф (1839), автор различных проектов государственных преобразований при Александре I, в 1812 г. в опале, пензенский губернатор (1816-1819), сибирский генерал-губернатор (1819—1821), член Государственного Совета (1821). Составитель «Свода законов» и первого «Полного собрания законов Российской Империи» при Николае I .
Будучи сыном священника Сперанский учился во владимирской семинарии, а затем в главной семинарии при Александро-Невском монастыре в Петербурге, в которой по окончании курса был определен учителем математики, физики и красноречия, а затем и философии. Вместе с тем Сперанский сделался домашним секретарем князя Алексея Борисовича Куракина и поселился в его доме. Князь Куракин определил его вскоре (1797 г.) в канцелярию генерал-прокурора. Несмотря на частые смены генерал-прокуроров при Павле I (Куракин, Лопухин, Беклешов, Обольянинов), Сперанский продолжал возвышаться и тогда уже стал известен лично и государю и цесаревичу Александру Павловичу. Вступление на престол Александра I сразу изменило положение Сперанского. Д. П. Трощинский, пользовавшийся тогда большим доверием государя, взял к себе в помощь Сперанского, который был назначен статс-секретарем (19 марта 1801 года); скоро Сперанский занял место в канцелярии нового непременного совета. Тогда же Сперанский стал проникаться конституционной идеей.
К этому же времени относится сближение Сперанского с молодыми друзьями Александра — Кочубеем, Строгановым, Новосильцевым и Чарторыйским; можно считать доказанным, что Сперанский не только был осведомлен о намерениях неофициального комитета, но и принимал косвенное участие в работах, составляя записки и проекты для молодых друзей Александра (Корф и вел. кн. Николай Михайлович), следовательно, и Сперанского можно считать одним из авторов неудачной реформы 1802 года. Без преувеличений можно сказать, что все главные бумаги, в изобилии выходившие тогда из министерства внутренних дел, написана Сперанским; они упрочили положение и репутацию его. В 1803 г. он выступил впервые с крупным проектом. Ему поручено было от государя, впрочем не лично, а чрез Кочубея, составить план устройства судебных и правительственных мест империи; проект известен пока лишь в черновом виде (напечатан И. А. Бычковым, в XI т. «Истор. Обозрения»). Записка эта практических последствий не имела; она любопытна тем, что Сперанский считал Россию далеко не готовой для конституционного строя, каким он его понимал; здесь же указаны основы этого строя: свобода всех состояний, существование общественного мнения, уложение гражданское и уголовное, суд в руках населения, публичное судопроизводство и свобода печати.
Государь знал Сперанского лично еще с 1797 г.; но в более близкие отношения к нему Сперанский стал лишь с 1806 г., когда ему нередко приходилось докладывать государю вместо гр. Кочубея, часто прихварывавшего. Государь оценил талант Сперанского и, очевидно, тогда уже в уме своем предназначил Сперанскому высокую роль. В 1807 г., отправляясь на осмотр войск в Витебск, государь взял с собой, между другими, и Сперанского; Сперанский вышел тогда из министерства внутренних дел.
После заключения Тильзитского мира для государя Александра Павловича настали самые тяжелые дни, дни испытаний. По всей стране разлилось глухое, местами весьма сильное неудовольствие переменою политики, заключением союза с Францией а следствиями, вытекавшими из этого союза. В кругах руководящих образ действий государя подвергался решительной критике, о которой государю было известно из предупреждений, которые ему присылались частью от нового союзника из Парижа, часто от нового врага — из Англии; в делах комитета 1807 г. сохранилось также немало доказательств тогдашнего возбужденного состояния умов.
8 августа 1808 г. Сперанский был назначен членом комиссии составления законов.2-го сентября 1808 г. император Александр Павлович выехал и Эрфурт на свидание с Наполеоном; В числе немногих лиц, сопровождавших государя, был и Сперанский; это обстоятельство безусловно выделяло его среди сильных мира, указывало на исключительное уже положение. Впечатления, которые вынес Сперанский из первой своей поездки за границу, характеризуются обыкновенно фразой, будто бы сказанной Сперанским государю в ответ на его вопрос: какова ему кажется Германия? — «Постановления в немецкой земле лучше наших, но люди у нас умнее» — отвечал Сперанский.По возвращении в Петербург в свите государя, Сперанский стал лицом, очень близким к Александру Павловичу. Вместе с тем Сперанский быстро поднимается по иерархической лестнице, а главное — круг его действий расширяется: 16 декабря 1808 г. он назначен товарищем министра юстиции (на место Новосильцева), 20 декабря ему повелено докладывать государю по делам комиссии составления законов с предписанием Лопухину особенно и исключительно по сей части употребить д. с. с. Сперанского; 28 декабря государь вручил Сперанскому «бумаги, до внутреннего управления новоприсоединенной Финляндии относящиеся», и повелел ему по делам этим сноситься с министерствами и докладывать ему, государю.
При самом начале своей работы Сперанский, который в теории совершенно правильно ценил силу общественного мнения, подал государю записку, которая потом (20 апреля 1809 г.) была сообщена всем министрам, — записку «о составе статей для напечатания в газетах». Цель этих статей направлять общественное мнение, поправлять и опровергать неверные слухи; составлять статьи взялся сам Сперанский, настолько он был озабочен враждебным правительству настроением. Но что могло сделать официальное издание, когда как раз в апреле—августе при участии Сперанского изданы были меры, чрезвычайно возбудившие общественное мнение против Сперанского — указы 3 апреля и 6 августа 1809 г. Если первый указ (о придворных званиях) разделил общество на два лагеря, вызвал негодование аристократических кружков и сочувствие служак, много терпевших от чинопроизводства не по заслугам, а по рождению и протекции; то сочувствие этого класса к Сперанскому превратилось в ненависть после указа 6 августа 1809 г. (указ «Об экзаменах на чин», который, в целях повышения грамотности и профессионального уровня чиновников, требовал, чтобы чины коллежского асессора (давал личное дворянство) и статского советника (давал потомственное дворянство) присваивались только при предъявлении диплома об университетском образовании или сдаче экзамена в объёме университетского курса). Насмешки и обвинения, слова: дьячок, попович, поповский сын, великий преобразователь, иллюминат, революционер, сыпались на Сперанского.
План всеобщего государственного образования.
Среди этого шума, как будто не слыша его, заслоненный государем, Сперанский работал над планом нового образования России. Кажется, можно доказать, что он работал не один. Одно из качеств Сперанского — всегдашнее уменье организовать работу подчиненных ему лиц. По всей вероятности, при посредстве М.А. Балугьянского Сперанский ознакомился с политической литературой того времени и разнообразными конституциями. Обращение к Балугьянскому было тем необходимее, что парламентарная практика была совершенно чужда Сперанскому, между тем как Балугьянский недурно ее знал и сам много раз бывал в парламенте. Сотрудничество Балугьянского может быть подтверждено «пестротою» плана Сперанского: основные положения его позаимствованы из сочинений и конституций, далеко не сходных между собою.
«План» сшит из лоскутков, взятых или из политической литературы или из конституций французских: 1791 г., 1793, 1799 г., 1804 г. Больше всего заимствований сделано из конституции 1799 г.; очень много взято у оракула того времени — Монтескье, немало из декларации прав, из Блекстона, Руссо и др.
План Сперанского долго оставался малоизвестным русскому обществу. Ученым и публицистам приходилось довольствоваться тем, что помещено было Н. И. Тургеневым в его книге «La Russie et les Russes»; к сожалению, бумаги Сперанского, оказавшиеся y Тургенева, были спутаны. Н. К. Шильдер в приложениях ко II тому «Имп. Александр I» — изложил весьма подробно план этот по рукописи. В. И. Семевский издал («Историч. Обозрение», т. Χ) план по другой рукописи целиком, и с этого времени план Сперанского сделался прочным достоянием русской мысли. Рукопись носит название «Введение к уложению государственных законов»; она черновая и, следовательно, едва ли русская наука имеет право успокоиться на достигнутом успехе: несомненно, была рукопись, которую Сперанский представил государю императору; по всей вероятности, на этой рукописи должны быть пометы государя. Нельзя даже ручаться за то, что чистовая и черновая окажутся тождественными. Сперанский писал чрезвычайно много, легко сравнительно изменял взгляды, легко переделывал; вот почему представляется чрезвычайно важным отыскать чистовую рукопись, всеподданнейший доклад Сперанского.
Главною целью «Плана» Сперанского было водворить в России законность, т. е. ввести в русскую жизнь то начало, на отсутствие которого так долго уже и бесполезно жаловалось поголовно все население империи. Рассчитывать, что план нового образования государства, предполагаемый ряд крупнейших политических, административных и социальных реформ, может пройти легко и скоро в несколько месяцев и быть принятым, мог или ослепленный фанатик или человек, находившийся в состоянии самогипноза. Сперанский не был ни тем, ни другим. Он был участником, правда не ближайшим, всех реформ царствования Александра I; он не мог не видеть, какие затруднения, трения встречали планы государя; он не мог не знать, к каким ничтожным результатам привело обсуждение крестьянского дела в неофициальном комитете.
Сперанский мог составить «План» по указаниям государя, исполняя его волю; мог предложить порядок, которым «План» вводился в жизнь. При всем том, он не мог не указать государю величайших затруднений, которые должны были возникнуть при проведении «Плана». И тогда должно было последовать значительное изменение «Плана». Но этим ли и объясняется некоторая небрежность «Плана»? Вместо того, чтобы разрабатывать его в подробностях, Сперанский предложил, вероятно, государю на первое, по крайней мере, время ограничиться реформами административными и при том в области центральных учреждений. Огромную, колоссальную реформу он свел к тому, чтобы «посредством законов и установлений утвердить власть правительства на началах постоянных и тем самым сообщить действию сей власти более правильности, достоинства и истинной силы». Он убедил государя вернуться к той точке зрения, что самодержавная власть пока должна быть сохранена.
Этот сокращенный план, который вероятно и находился в кабинете государя, первоначально рассматривался в комитете председателей. Рассмотрение его председателями приводит к тому же заключению, а именно то, что пред ними был не первоначальный проект; первая часть проекта — образование государственного совета — рассмотрена была пятью лицами, из которых трое с 1 янв. 1810 г. стали председателями департаментов совета (гр. Кочубеем, Завадовским и кн. Лопухиным), т. е. порядок предварительного рассмотрения был, так сказать, предрешен.План образования лежал на столе у государя в октябре 1809 г., в декабре того же года означенные лица, а за ними и еще некоторые (Аракчеев и Румянцев) уже читали учреждение совета; и что же? Это учреждение объявленное манифестом 1 января 1810 г., коренным образом расходится с планом;
Безусловно, Сперанский принимал большое и сильное участие в подготовлении, исправлении и окончательной отделке вносимых в совет и комитет председателей проектов учреждений и министерских наказов; он был душою всего этого сложного дела. Оно вылилось в двух названных манифестах 1810 и 1811 гг.
Манифестом 1810 г., 25 июля, было обнародовано новое разделение государственных дел, комитет министров в заседании 4 августа мог уже распределить дела согласно новому образованию министерств. Огромное это дело далеко не было закончено к началу 1812 г., оно остановилось, очевидно, вследствие падения Сперанского.Спрашивается, насколько удачно было это переустройство министерской системы?
Самая сильная сторона реформы Сперанского — внутренняя организация министерств. Недостатки положения 1802 г. к 1810 г. сказались сильно (записки Кочубея, Трощинского). Отныне коллегиальное начало уничтожено и министерства организованы, как строго бюрократические учреждения.Учреждением министерств Сперанский чрезвычайно гордился: «смею утверждать с достоверностью, что ни одно государство в Европе не может похвалиться учреждением столь определительным и твердым. Оно лежит теперь покрыто пылью и прахом, во время и опыт восстановят его и оправдают». Последние слова не соответствуют действительности. В 1814 г. министерства находились в таком же положении, в котором их оставил Сперанский в 1812 г. Безусловно, по своей организации строго бюрократической они значительно превосходят учреждения 1802 года.
Сперанский организовал в министерствах советы министров и общие присутствия департаментов; но состав этих учреждений, из лиц вполне зависимых от министра (или директора) привел к тому, что значение их было ничтожно; и в комитете 1826 г. признано было необходимым составить советы из людей, независимых от министра; хотя это не осуществилось, но во всех министерствах последовательно возник целый ряд коллегиальных учреждений (мануфактурный совет 1828 г., коммерческий — 1829 г., ученые комитеты и т. п.).Разделение дел по министерствам 1811 г. в теории значительно совершеннее первого разделения 1802 г.: оно систематично, ибо выходит из начала, что исполнительный порядок есть приведение в действие закона, и потому, как разделяются законы, так же должно быть разделено и управление. Сообразно этому получается пять главных частей управления: а) внешние сношения = 1) министерство иностранных дел; б) устройство внешней безопасности = 2) военное и 3) морское министерства; в) публичная экономия — народная промышленность — 4) министерство внутренних дел, доходы = 5) министерство финансов, расходы = 6) государственное казначейство, проверка счетов = 7) государственный контроль; г) устройство внутренней безопасности = 8)министерство полиции; д) устройство и надзор суда = 9) министерство юстиции.
Сверх того Сперанским указаны были части управления, которые не могли быть подведены под указанное начало, а именно дела духовные и, наконец, такие части, как учебные заведения, почты и пути сообщения, которые все могли бы быть отнесены к министерству внутренних дел, но которые по соображениям практическим удобнее и целесообразнее было бы выделить в самостоятельные ведомства. Отсюда возникли: 10) министерство народного просвещения, 11) главное управление духовных дел инославных исповеданий, 12) главное управление почт и 13) путей сообщения. Большая заслуга Сперанского, что все крупные задачи управления он выделил в самостоятельные министерства, не подчиняя все управление интересам фискальным и полицейским (Коркунов). Два ведомства — полиции и финансов — поглощали народные силы и сбережения; главы этих ведомств всегда являлись господами нашего внутреннего управления: не только комитет министерств, но и совет и сенат послушно склонялись пред требованиями этих двух министров. Нельзя поэтому не одобрять идеи разделения министерства финансов, и противоположения ему министерства внутренних дел, как ведомства земледелия, торговли и промышленности. Идея эта нет-нет да и проскальзывала во внутренней политике; только с 1905 г. явилось отдельное министерство торговли и промышленности.
Ошибки Сперанского сводятся к пренебрежению общественным мнением с одной стороны и к переоценке силы центральных учреждений — с другой. Создание новых учреждений потребовало значительного увеличения чиновников и расходов; и то и другое было одинаково не по средствам России. Уже первое образование министерств отвлекло лучшие силы из провинции, реформа же 1810—1811 г. имела последствием полное обезлюдение провинции. Облагороженная, на виду, хорошо оплачиваемая, со скорой карьерой — канцелярская служба в столице стала привлекательна для молодого поколения; еще недавно презираемая, служба эта стала конкурентом военной службе. Ввиду недостатка в деньгах и людях, а также иногда и высшей политики, созданная им система центральных учреждений не раз подвергалась более или менее сильным изменениям; в 1817 г. образовано так наз. соединенное министерство духовных дел и народного просвещения; далее весьма неудачным оказалось название министерства полиции, чем и обусловилось его скорое (в 1819 г.) присоединение к министерству внутренних дел.
Новое образование Государственного Совета.
Проект сенатов не прошел, т. е. был отложен и до сих пор не увидел свет. Министерства были преобразованы на началах, указанных Сперанским; реформу их ему не удалось довести до конца и скоро дело его было испорчено обстоятельствами времени и людьми, наследовавшими ему. Только одна часть его плана — реформа государственного совета была проведена целиком.
Реформа эта вызвала тогда, вызывает и теперь немало нареканий. Сперанский справедливо указывал, что судят о части, не зная целого. Ho и в настоящее время многие склонны видеть в совете не то, чем он должен был быть по замыслу Сперанского (Покровский), т. е. продолжают смотреть на учреждение 1810 г. 1 января, как на пробную конституцию, «парламент по назначению, нечто неслыханное и невиданное». Цель создания такого удивительного учреждения раскрыл сам организатор его, Сперанский, в ответе, поражающем своею «до цинизма доходящею откровенностью», т. о. что совет должен «ответствовать» за возвышение податей, налогов и т. п.
Сперанский отступил, признал необходимым сохранить самодержавие, уничтожил государственную думу, короче, решился ввести законность при сохранении самодержавия. Если и может быть речь о каком-либо ограничении власти, то только нравственном, т. о. что государь Александр Павлович решился избрать себе советников и отныне утверждать мнения большинства. Но, если государь и принял такое решение для себя, то прежде всего оно нигде выражено не было. Отсюда ясно, что законом в русской жизни отныне становилось то, что рассмотрено советом, как таковое, и утверждено государем. Этим путем Сперанский устанавливал важное различие между законом и указом; но вместе ясно, что совет имел только законосовещательное значение.
Тем не менее многие поняли тогда, понимают и теперь, что совет имел законодательное значение. Причины такого явления — манифест и те пышные формы, в которые облек производство дел в совете Сперанский. Члены совета — законодательное сословие; формула утверждения — «вняв мнению совета»; после прекрасных разъяснений Коркунова едва ли нужно доказывать, насколько эти блестящие формы не соответствовали действительности. Однако Сперанскому должно поставить в вину, что многие тогда поняли дело иначе. Особенно важно, даже подозрительно, мнение Мордвинова, ближайшего соратника Сперанского, назначенного председателем департамента экономии при участии Сперанского: «самодержавный государь, уделяя подданным своим часть своей власти, должен был назначать и пределы оной». Манифест должен был быть написан проще и яснее.
День открытия совета (1 января 1810 г.) был днем торжества Сперанского; государь прочитал в собрании речь, написанную Сперанским; манифест об образовании совета — также произведение его пера; несомненно, что он принимал деятельное участие в назначении как членов совета, так и председателей его департаментов. Так, Н. С. Мордвинов вызван был в Петербург рескриптом от 24 декабря 1809 г., рескрипт сопровождался пояснительным письмом Сперанского Мордвинову. Сам Сперанский в этот день назначен был государственным секретарем и вместе с тем директором комиссии составления законов.Комиссия составления законов «досталась» Сперанскому в августе 1808 г.; приступил он к занятиям в комиссии лишь после возвращения из Эрфурта. Еще к началу 1808 г. комиссия эта, стала в своей работе на верную точку зрения: вместо собирания и исправления законов решено было только извлечь действующие законы из массы разновременно изданных законов и утвердить их на непоколебимом основании права. Но у комиссии, и в особенности у руководителей, не хватило уменья найти правильный метод для осуществления правильно поставленной задачи. В таком положении находились дела, когда Сперанский принялся распоряжаться в комиссии. По общему признанию историков-юристов (Корф, Дмитриев, Филиппов), для столь сложного дела ему прежде всего не хватало знания;
Совет при рассмотрении требовал от Сперанского на каждую статью ссылки из русских законов, из которых велено было составить уложение. Требования этого комиссия исполнить вполне не могла, хотя и пробовала отписаться канцелярским путем, подводя иногда многие законы под одну статью (Ильинский). К концу 1810 г. совет окончил рассмотрение первых двух частей; они были напечатаны для пересмотра их в исправленном виде, но больше уже до ссылки Сперанского в совет не поступало. Третья часть гражданского уложения представлена была в 1813 г., но в 1815 г. по представлению Трощинского пересмотр, начатый в 1814 г., был советом остановлен.
В пермском письме Сперанский защищает и эту свою деятельность, называя ложью или незнанием обвинение в том, будто уложение есть перевод с французского или близкое подражание. Сходство, которого он отрицать не мог, объяснял тем, что «в источнике своем, т. е. в римском праве, все уложения всегда будут сходны». Но можно ли считать римское право — источником русского уложения — этого Сперанский еще не знал и в Перми.
В первом торжественном собрании совета государь вручил гр. Н. Π. Румянцеву, кроме первой части гражданского уложения, и план финансов. Рассмотрение финансового плана пoстaвленo было в числе предметов, на которые совет должен был обратить свое внимание в первых же своих собраниях, ибо этого требовало положение государственных доходов и расходов.
План этот также был представлен государю Сперанским; в действительности же Сперанскому принадлежит только переработка записки, составленной все тем же M. A. Балугьянским. Переделка Сперанского подверглась в 1809 г. обсуждению по словам гр. М. А. Корфа за обедами в доме гр. С. Потоцкого, по словам Сперанского — в комитете, который собирался в доме Гурьева. Вероятно, были и те и другие собрания; в доме Потоцкого в собраниях принимали участие, кроме двух авторов и хозяина дома, Мордвинов, Кочубей и Кампенгаузен. Во всяком случае плану заранее обеспечено было сочувствие и поддержка со стороны главных финансовых деятелей, ибо с 1 января 1810 г. Мордвинов стал председателем департамента экономии, Гурьев — министром финансов, а Кампенгаузен — сначала государственным казначеем, а затем (с 1811 г.) государственным контролером. Вероятно, бывший (до 1810 г.) министром финансов Голубцов признан был неспособным усвоить новые идеи, и тогда же предрешено было заменить его Гурьевым, о назначении которого впоследствии в Перми Сперанский отозвался очень характерно: его считали за честного человека и устрояли под его руководством; но и он вздумал умничать». Можно допустить, что для проведения финансового плана образовался кружок из влиятельных лиц, во главе которых стали Сперанский и Мордвинов; к этому кружку примкнули и другие, в том числе и Гурьев (тогда, в 1809 г. товарищ министра финансов); позволительно думать, что Гурьев присоединился не по внутреннему убеждению своему, ибо с начала 1812 г. он перешел на сторону врагов финансового плана.
Положение русских финансов тогда было действительно тяжелое, по смете 1810 г. доходов — 105 млн. руб., расходов — 230 млн. руб., ассигнаций — 517 млн. руб., курс которых быстро падал. Денежных знаков, бывших в обращении, было:
Золота . . . . . . . . . 24 млн. руб.
Серебра . . . . . . . .195 млн. руб.
Меди . . . . . . . . . . 98 млн. руб.
Ассигнаций . . . . 577 млн. руб.
План Балугьянского-Сперанского в главных чертах своих сводился: 1) к изъятию из обращения ассигнаций, для чего должен был образоваться капитал погашения; 2) к твердому устройству монетной системы, 3) к установлению равновесия между расходами и доходами, — это все предметы государственного хозяйства; в области народного хозяйства прежде всего развитие торговли. (Куломзин, 45 т. Сб. И. Р. И. О.).
После Сперанского наиболее горячим сторонником этого плана был Н. С. Мордвинов, который, как в своих мнениях, так и в мнениях департамента экономии, настойчиво проводил, прежде всего, изъятие ассигнаций чрез замену их банковыми свидетельствами.
На Сперанском и его друзьях прежде всего лежит ответственность за выбор времени для финансовых реформ: Россия была в войне с Турцией, отношения к Франции выяснились, опасность войны с нею должна быть принята во внимание; страна страдала и несла сильные убытки от континентальной системы; предстояли большие и крупные реформы административного характера, которые должны были, прежде всего, привлекать все внимание правительства: при таких условиях нужна была сугубая осторожность во всех финансовых мерах.Манифестом 2 февраля 1810 г. объявлено было: новый выпуск ассигнаций отныне пресекается. Отныне все производство государственного ассигнационного банка будет состоять в одном промене ветхих ассигнаций на новые. Далее, очевидно, для вящего подкрепления, купечеству Петербурга, Москвы и Риги повелено было выбрать по одному сочлену своему в число директоров банка. 20 июня 1810 г. главною неприменяемою монетою объявлен серебряный рубль; 29 августа велено было все подряды и поставки казенные заключать на серебро; обещано было усилить, сколь возможно, чеканку серебряной монеты и после всего этого в 1812 г. (Сперанского уже не было) с апреля правительству пришлось прибегнуть к новым выпускам ассигнаций и установить правило, что все подати, налоги могут быть платимы исключительно ассигнациями; в 1812 г. выпущено было ассигнаций на 142 млн. руб., а в следующем — 120 млн. руб., итого 262, так что к 1814 г. ассигнационный долг возрос с 577 млн. руб. до 831 млн. руб. Критическое положение русских финансов в 1812—1814 годы слишком известно. Образовать капитал погашения также не удалось. Капитал предполагалось составить: а) продажею государственных имуществ (оброчных, статей, казенных лесов, арендных имений и др.) и внутренним займом в 100 млн. pуб., на 183 млн. pуб. Предполагалось продать государственных имуществ, с рассрочкою операции на 5 лет; заем также разделялся на 5 частей. Для большего успеха продажи купцам 1 гильдии и иностранным капиталистам дозволено было покупать и населенные казенные имения и владеть ими на помещичьем праве.
Продажа пошла чрезвычайно слабо, заем не удался; между тем продажа имела роковые последствия для класса казенных крестьян. 15-ый пункт манифеста 2 февраля обещал лучшее устройство сего класса людей, который терпел «важные отягощения. В ограждение их на будущее время в течение сего года приняты будут все нужные меры». Вследствие же назначения казенных земель в продажу повелено было прекратить переселения казенных крестьян, и даже тех, у которых земли было совсем недостаточно. В двадцатых годах пред правительством, по свидетельству тогдашнего министра финансов Канкрина, раскрылась тяжелая картина бедственного положения казенных крестьян, когда даже в «лучших» губерниях приходилось по 2—3 десятины на ревизскую душу, а в некоторых и по одной. Недостаток земли у казенных крестьян чувствовался всегда, но особенно ощутителен он стал с 1812 г., когда переселения были приостановлены по случаю предположенной продажи оброчных статей.Средств для погашения ассигнаций было недостаточно; хуже было то, что доходов не хватало на расходы, а между тем близилась война. Единственным средством оказалось возвышение налогов; эта всегда тяжелая операция была проведена и слишком стремительно и без всякого внимания к тем, кто платил налоги.
Сперанский рассуждал довольно правильно, когда писал, что от падения курса ассигнаций многие плательщики налогов и податей выиграли, и что, следовательно, они должны быть привлечены к погашению ассигнаций чрез возвышение налогов и податей. В письме своем он отмечает, что к 1810 г. доходы государственные состояли в 125 млн. руб., а к 1812 г. они были увеличены до 300 млн., т. е. в два года на 175 млн. руб. Если бы Сперанский был опытнее, он понял бы, что нельзя повышать налоги в таком размере, что это не только должно вызвать сильнейший ропот, но может привести страну к полному кризису в народном хозяйстве. Если страна могла справляться с подобным возвышением налогов, то благодаря лишь новому, исключительному падению ассигнаций, ибо если в 1810 г. 1 ассигнационный рубль равнялся половине серебряного, в 1812 г. за серебряный рубль давали 4 и даже 5 руб. ассигнационных; уже в 1811 г., недоимки образовалось 30 млн. руб. Затем в манифесте 1810 г. прибавки в податях установлены были на 1810 г., а увеличение подушной подати объявлено единственно на текущий год; в 1811 г. все налоги, кроме подушной, обращены были в постоянные, а в конце 1810 г. введена в губерниях, где не было откупов, пошлина на винокурение; в 1811 г. сделана новая перепись, увеличившая число плательщиков; манифест 29 января 1812 г. объявил населению, что доходы и расходы найдены в соразмерности и что потому повелено расходы текущие удовлетворить из доходов; а манифестом 11 февраля опять установлены надбавки в податях и новые пошлины — единственно на погашение долгов. Оба эти манифеста написаны Сперанским после долгих и тяжелых прений в совете, ибо безнадежное положение финансов в 1812 г. выяснилось вполне. Первоначальный дефицит на этот год определялся в совете в 106 млн. руб. (234 млн. доходов и 340 млн. расходов). Тогда и в совете раздались голоса против того пути, по которому шло правительство.
Сочувствие общества вызвали только таможенный тариф 1811 г. и торговое уложение. Первый, построенный на началах покровительственной системы, оказал большую поддержку нашей промышленности, совершенно разоренной континентальной системой.
Участие Сперанского в делах по управлению Финляндией.
Когда Сперанский принял в заведование финляндские дела, страна эта de jure оставалась еще шведской провинцией. Государь Александр Павлович вступил в сношения с населением ее, обещал ему сохранение старинных прав, устройство управления, религии, принял от него присягу на верность, созвал и лично открыл и закрыл сейм в Борго, на котором подтвердил обещание о сохранении конституции финляндской; все это сделано было раньше, чем законный обладатель страны — король шведский отказался от своих прав на Финляндию.
Мотивы, которыми руководствовался император Александр ?, очевидно, весьма разнообразны: желание поскорее кончить затянувшуюся и непопулярную в России войну и желание обладать новым населением не по праву силы, не по праву завоевания, стремление привязать обитателей Финляндии к новому отечеству; наконец едва ли было целесообразно в глазах государя уничтожение финляндского политического строя, приближающегося к тому новому строю, который он собирался дать России. Таким образом, задача Сперанского определялась следующими положениями: 1) Финляндия присоединялась к России и составляла отныне одно целое с нею; 2) Финляндия получала отдельное, особое управление и 3) Финляндия сохраняла свое политическое бытие, т. е. становилась в иные отношения к короне, чем остальная Россия.
Сперанский, — что с ним случалось редко, — едва ли правильно определил теоретически свою задачу словами: «Финляндия есть государство, а не губерния». Если эту фразу понимать буквально, то пришлось бы считать Сперанского родоначальником учения о Финляндии, как отдельном государстве; на деле Финляндия представляла собою лишь автономную провинцию России.
Вступление Сперанского в финляндские дела произошло так:В ноябре 1808 г. особым комитетом (Аракчеев, Кнорринг и Спренгпортен) представлен был государю проект управления Новой Финляндией; государь утвердил проект, кроме § 11: «генерал-губернатор представляет все дела по принадлежности чрез министров, от коих равным образом получает высочайшие повеления». Против этого § государем написано: «кроме сего пункта, все же представления делать ко мне». Следовательно, уже тогда было решено государем дать финляндским делам особое направление. Вслед за тем, в декабре 1808 г. (см. выше) дела эти поручены были Сперанскому. Так как новый любимец государя не знал ни языков края, ни законов и обычаев его, то помощником его был назначен бар. Ребиндер, в свою очередь, взявший себе в помощь двух финляндцев: Блэкборна и Валлена. Так возникло в Петербурге зерно канцелярии по финляндским делам; во главе ее стал Сперанский, остальные чины были уроженцы нового края. Сперанский отныне должен был действовать: suavirter in modo, fortiter in re. Первое ему удалось вполне; во всяком случае по отношению к новым подданным России он, по указанию свыше, действовал совсем иначе, чем по отношению к своим соотечественникам, и добился, конечно, обратного результата: финские деятели (Спренгпортен, Маннергейм, де-Геер, Тенгстрен, Колониус, позже Армфельд и Аминов) смотрели на Сперанского, как почти на «своего» человека, не только льстили ему в глаза, с похвалою отзываясь о нем императору, но и в мемуарах своих сохранили теплые отзывы о нем.
Первое важное, крупное дело — сейм в Борго. В приготовлениях к сейму Сперанский принимал весьма деятельное участие.На сейм Сперанский выехал в свите государя 13 марта из Петербурга; речь государя сочинена была Сперанским, равно как и грамота 15 марта. В грамоте государь торжественно подтверждал свое обещание вновь утвердить и удостоверить религию, коренные законы, права и преимущества, коими каждое состояние в особенности и все подданные, оное населяющие, от мала до велика, по конституциям их доселе пользовались. В речи своей государь обещал сохранить конституцию, коренные законы.
Государственное устройство Финляндии и ее отношения к Швеции основывались на двух актах: 1772 и 1789 гг. (акт соединения и безопасности). Теперь Россия вступала на место Швеции и самодержавный император заменял конституционного короля; Финляндия разоружилась, приняла русскую монету и выработанный Сперанским в Петербурге проект управления Финляндии прошел на сейме.
Управление организовано было в Финляндии так: надзор верховный вверен был генерал-губернатору. Около него поставлен был совет, в котором генерал-губернатор был председателем. Идея областного (губернского) совета — одна из излюбленных идей Сперанского (она проведена и в «Плане», а позже в сибирском учреждении). В Финляндии совет поставлен был вполне самостоятельно; даже при разделении голосов поровну, голос председателя не давал перевеса; но генерал-губернатор мог, остановив исполнение, делать представление верховной власти. Совет разделился на два отделения: судебное и хозяйственное.
Члены нового совета были избраны на сейме, т. о. государь позволил сословиям указать лиц, которых считали достойными этой чести.
В общем представляется, что во всех этих действиях Сперанский действовал осторожно, сообразуясь о выгодами России, по наставлениям государя. Он добивался того, чтобы Финляндия присоединилась к России не только на словах, но и на деле, чтобы финский народ не сожалел о перемене владычества. Сперанский относился к финнам благожелательно, не думая мелкими ограничениями или придирками умалить значение великого и благожелательного акта. Осторожность Сперанского понятна: Финляндия была присоединена к России — союзнице Франции; когда закрывался сейм в Борго, тем более при заключении мира в Фридрихсгаме, призрак грозной войны с Францией уже достаточно обрисовался; сохранить Финляндию за собой, не сделать из нее второго герцогства варшавского — задача, которая не могла не тяготеть над Сперанским, тем более, что скоро в Швеции наследником престола был избран маршал Наполеона, Бернадотт.
Распустив сейм, государь не только не назначил времени созыва следующего сейма, но, как известно, во все последующее время (1809—1825 гг.) и не созывал больше сейма.
Галиция
Приблизительно тем же началам автономии Сперанский сочувствовал и в русско-польских отношениях. В июне 1811 г. с ним беседовал кн. Огинский, известный сторонник автономии Литвы, об отдельном управлении литовского княжества. Сперанский, в докладе своем, предлагает сообразно намерениям и видам государя учредить в Петербурге комитет из лучших польских дворян под предлогом жалоб на неуравнительность повинностей. Удобнее, продолжает Сперанский, составить комитет не по выбору (слишком громко), а по назначению, тем более, что у Огинского есть уже список людей примечательных; сообразив сей список с тем, который доставлен был от Северина Потоцкого, кажется, легко будет сделать хороший выбор. Председателем комитета Сперанский предлагает гр. Завадовского (поляки его уважают и любят), а нашим это назначение преградило бы толки о комитете.
Итак, по образцу финляндской комиссии предполагалось образовать польско-литовскую для введения автономии в западном крае.
Вновь присоединенная к России по Шенбрунскому миру часть Галиции, т. наз. Тарнопольская область устраивалась при посредстве Сперанского. Для устройства управления туда послан был сенатор Тейльс, который сносился с Петербургом чрез Сперанского. Чрез Сперанского же шли бумаги по управлению Молдавией и Валахией. Митрополит и экзарх Гавриил просили Сперанского ходатайствовать пред государем за бедный, шесть лет уже разоряемый народ; лучшим средством к этому экзарх считал учредить комиссию молдаво-валахийских дел, которая занялась бы устройством края. 5 марта 1812 г. Сперанский известил митр. Гавриила об учреждении этой комиссии.
Не все дела внешней политики проходили через руки Сперанского, но во всяком случае важнейшие из них.
Как и многие государи, Александр Павлович вел свою политику, помимо официальных представителей своих. Известно некоторое недоверие, которое государь имел к способностям тогдашнего канцлера, гр. Н. П. Румянцева и своего посла в Париже кн. А. Б. Куракина. По мысли Сперанского решено было отправить в Париж для непосредственных переговоров с Наполеоном, для разведывания положения и для наблюдения К. В. Нессельроде, тогда совсем еще молодого человека; Нессельроде должен был вести переписку со Сперанским, который представлял ее государю. Министерство иностранных дел о переписке этой ничего не знало. Переписка эта чрезвычайно характерна для тогдашних отношений. Нессельроде совершенно правильно указывает на неизбежность войны Наполеона с Россией, указывает и то, что война будет в 1812 г. Письма Нессельроде начинаются 15 марта 1810 г. и кончаются в сентябре 1811 г. Главными сведениями Нессельроде снабжал Талейран, изменивший своему отечеству. Есть подозрение (вел. кн. Николай Михайлович), что и другие лица, доселе считавшиеся вполне преданными Наполеону, задолго до 1812 г. продали его. Благодаря этой переписке, Сперанский был осведомлен в наиболее важных, интимных нитях политики государя.
Дело Бека, арестованного скоро после высылки Сперанского, показывает, что Сперанский, очевидно без ведома государя, старался проникнуть в иностранные сношения глубже, чем, может быть, этого хотел государь. К тому, что раскрыто Корфом и Шильдером, добавим, что Сперанский интересовался личностью Бека, его жалованьем, обещал ему свою помощь; Бек давал Сперанскому и такие бумаги, на которые не имел разрешения, и с своей стороны обращался к Сперанскому с просьбой по своим личным делам; Бек был в связях со стариком гр. Паленом и т. п. Преступления со стороны Сперанского здесь никакого не было, но бестактность некоторая, конечно, была допущена.
Ссылка Сперанского.
17 марта 1812 г. деятельность Сперанского внезапно прервалась. К 8 часам вечера он был вызван во дворец; ночью с 17 на 18 отправлен в сопровождении частного пристава Шипулинского в Нижний Новгород.Что могло заставить государя Александра Павловича поступить так жестоко со своим любимцем?Исследователи выходили из предвзятой мысли, что в деятельности Сперанского не было ничего такого, что могло бы навлечь столь жестокую кару. Сперанский пал невинно, пал жертвою или гнусной интриги со стороны лиц, рассчитывающих унаследовать его положение, или личных расчетов монарха — «итак патриотизм, требования общественного мнения прикрыло собою сведение личных счетов оскорбленного мстительного сердца. Страшные слова, измена, предательство, были пущены в ход с редким уменьем, были найдены подходящие исполнители и простое по сущности дело затмилось настолько что потребовалось почти сто лет, чтобы несколько распутать его и найти путеводную нить среди целого лабиринта преднамеренной лжи и противоречивых показаний».
Такое отношение историков к катастрофе Сперанского имело свои основания: бар. Корф не ставил задачею своею критический разбор деятельности Сперанского, для других — Сперанский остался носителем высших политических идеалов; падение Сперанского было крушением либеральных идей, торжеством режима Аракчеева.В настоящее время позволительно, прежде всего, поставить вопрос, оправдал ли Сперанский надежды и доверие своего государя, как первый министр?
Сперанский явился и в эти годы 1809—1812 года политическим деятелем без строго определенной программы;Как практический государственный деятель Сперанский не обнаружил искусства проводить в жизнь свои идеи, принятые государем, указывать им легчайшие пути: ему не удалось ни составить уложения, ни переустроить финансов. Как государственный секретарь, он не обнаружил умения редактировать манифесты: то манифест (об образовании совета) выражал на словах больше, чем следовало, то между отдельными манифестами замечались противоречия.
Была еще одна отрицательная черта у Сперанского: неумение привлечь на свою сторону русское общественное мнение; напротив, он скоро стал положительно предметом общественной ненависти; неверно было бы объяснить это тем, что Сперанский выскочка, что он «попович», представитель либерального режима, Сперанский мог бы привлечь к себе расположение общественных кругов, как сумел он это сделать в Финляндии, — в России он не считал это нужным.
Следовательно, Сперанский, как деятель, не оправдал доверия государя; и если бы дело ограничилось этим, он вероятно, получил бы отставку более или менее почетную, потому что на Сперанского возложено было слишком много дел и чрезвычайно важных дел. Но к неудовольствию или разочарованию государя в деяниях Сперанского присоединилось разочарование в личности Сперанского. Действия Сперанского никогда не отличались прямотой и искренностью, и, однако, он умел многим казаться человеком преданным и расположенным. Александр Павлович, возвысив Сперанского, приблизив к себе, имел право считать его «своим» человеком, с которым он мог и не стесняться. Сперанский не щадил болезненного самолюбия государя и в отзывах о нем позволил себе то, чего не имел права позволять; и не только в отзывах, но и в действиях. Дело Бека показывает, что Сперанский не прочь был проникать в сферы, ему не подлежащие; затем Сперанский в своей деятельности вовсе не был одинок: финансовый план, известный под его именем, был произведением кружка, члены которого почти все прошли в совет или министры. Государь не захотел видеть около себя такого человека, и Сперанского постигла участь, которой раньше подвергся Пален, гр. Панин и некоторые другие.
Представить себе, что государь поверил «измене» Сперанского — значит умалить ум Александра; допустить, что выслал Сперанского для примирения с общественным мнением, для возбуждения патриотизма — значит и унижать характер государя и преувеличивать значение этого события. Должно в этом сложном деле различать две стороны: отставку и ссылку; первая вызвана была неуспехом политики Сперанского; вторая — его отзывами о государе. Для такой катастрофы нужен был повод, нужно было дело, которое раскрыло бы окончательно глаза государю, убедило бы его, что дальше такая политика продолжаться не могла.
Представляется, что в литературе пока мало было обращено внимания на связь, между удалением Сперанского и удалением Мордвинова и на перемену, немедленно же воспоследовавшую, в положении двух высших учреждений: государственного совета и комитета министров.
23 марта Сперанский привезен был Шипулинским в Нижний Новгород. Здесь Сперанский проживал под строгим и не всегда искусным полицейским надзором. Сначала Сперанский не отдавал себе полного отчета в происшедшем; он считал его следствием искусной интриги: если бы Балашов не предупредил его двумя неделями, то был бы на его теперешнем месте. И в письме к родственникам и в разговоре с друзьями, поспешившими в Нижний, он не скрывал надежды, что настоящее его положение скоро изменится к лучшему. Гордая нота уверенного в правоте своих идей деятеля звучит и в письме к государю. Сперанский не избегал нижегородского общества, он желал с ним жить в ладу и мире; старался также узнать настроение народных масс. К величайшему своему огорчению увидел, как широко распространилась молва о нем, как изменнике и предателе; открытие это причинило величайшую боль его душе, но Сперанский имел твердость и мужество не показать никому, как жестоко он страдал. В сердце его не нашлось места злобе и ненависти к тем, кто так мстил ему за его стремление утвердить в России начало законности и права. Иное дело его враги; они не оставили его в покое; одним из самых ярых ненавистников его продолжал быть гр. Растопчин; падение Сперанского не удовлетворило его: Сперанский стал Растопчину орудием, на котором тот рассчитывал создавать свой «патриотизм» народных масс.
Сперанский надеялся поселиться в деревне, около Нижнего; вместо этого 15 сентября в Нижний, гр. Π. А. Толстому, командовавшему ополчением, пришло повеление отправить сего вредного человека (Сперанского) под караулом в Пермь, с предписанием губернатору от имени государя иметь его под тесным присмотром и отвечать за все его шаги и поведение. Ближайшею причиною такого распоряжения был разговор Сперанского у нижегородского преосвященного Моисея, в котором Сперанский позволил себе с похвалою отозваться о Наполеоне, в частности об его отношении к духовенству.
23 сентября 1812 г. Сперанский был привезен в Пермь частным приставом Козловым; скоро прибыла его семья. В Перми Сперанскому жилось значительно хуже, чем в Нижнем: надзор полиции был сильнее, от него все отворачивались, слово «изменник» бросали ему в глаза, суровый климат, полное безденежье, отсутствие друзей сломили дух Сперанского. Он стал просить, стал домогаться облегчения своей участи; он не получал жалованья, не получал того, что ему следовало. Первоначально он обратился к гр П. А. Толстому, прося его переслать письмо к государю; после неудачи, он решился написать государю чрез Балашова: письмо зашито было в шапку гонца и при письме серебряные деньги. В ответ на это Сперанскому повелено было производить жалованье по 6000 руб. в год, вместе с тем губернатору пермскому (Гермелу) было разъяснено, как он должен обходиться с Сперанским. Огорчением Сперанскому был выговор от государя за неприличную посылку письма в шапке, а также и за посылку серебряных денег. После этого изменилось как материальное, так и нравственное положение опального; пермское общество открыло ему свои двери и Сперанский сумел скоро приобрести его любовь и уважение.
В душе Сперанского начался переворот, который приближал его миросозерцание к новому настроению государя. В письмах своих он заговорил о «лжеименном» разуме, которым избаловались люди. Глубоким смирением, безразличием нравственным проникнуты строки: «я долго взирал на преступников, законом осужденных, публично наказанных и сосланных, с внутренним отвращением; ныне смотрю на них с некоторою отрадою. Это ангелы добродушия в сравнении со всем тем, что мы называем часто честным и порядочным человеком».
Дух смирения не вполне овладел Сперанским: «я живу здесь изрядно, весьма уединенно и спокойно; возвратиться на службу не имею ни большой надежды, ни желания; но желаю и надеюсь зимою переселиться в маленькую мою новгородскую деревню, где теперь живет моя дочь и семейство, и там умереть, если только дадут умереть спокойно; люди и несправедливости их по благости Божией мало-помалу из мыслей моих исчезают».
Незадолго перед этими письмами Сперанский отправил свою семью из Перми в упоминаемую им деревню «Великополье». Бар. Корф справедливо считает причиною отправки дочери — желание Сперанского возвратить себе царскую милость. Дочь повезла с собою письмо, так называемое пермское.
Письмо это лучше, чем письма к друзьям, письма иногда длинные на семи страницах, дает отчет о настроении автора его. Сперанский решительно защищает все главнейшие свои преобразования: совет — все последствия его оправдали; министерства устроены так, что ни одно государство в Европе не может похвалиться учреждением столь определительным и твердым; сенат — необходимо должен быть переустроен по его предположениям; законы — Сперанский не мог сделать столько, сколько хотел, но в два года он сделал больше, чем во все время с Петра Великого было исполнено; финансовая система его спасла государство от банкротства.Цель письма — вернуть доверие государя; для этого Сперанский оправдывается в сделанных им преобразованиях и, понимая невозможность уже сразу занять прежнее место, просит предоставить ему одно дело — составление свода.
Литературные занятия Сперанского посвящены были религии. Он перевел книгу Фомы Кемпийского, занимался Biblia polyglota. В новом письме из Перми к государю (9 июля 1814 г.) Сперанский близко подходит к сокровенным желаниям государя в словах: «да будет мир сей эпохою лучших дней человечества, твердым союзом не только политического, но и нравственного порядка образования, новым залогом благоустройства и счастия…»
Так правильно схватил Сперанский новое настроение Александра, живя в глуши, отдаленный от него на несколько тысяч верст; что же было, когда он часто виделся с государем!
Теперь, в ответ на это письмо, где он повторял свою просьбу о дозволении жить в деревне, он получил благоприятный ответ. Он стал ближе к Петербургу, он надеялся, что скоро возвратится туда, куда его так неотразимо тянуло.
Политическая обстановка в Петербурге изменилась: главные враги Сперанского (Армфельд, Балашов, Растопчин) сошли со сцены. В 1812—1814 гг. Россией управляли гр. Н. И. Салтыков и Молчанов при посредстве комитета министров, получившего особые полномочия тотчас после удаления Сперанского. Правлением комитета министров государь остался чрезвычайно недоволен; конечно, обстоятельства, в которых приходилось действовать комитету министров, были чрезвычайные, но и картины раскрывшихся после окончания войны злоупотреблений были также чрезвычайные; государь не показал своего гнева старому своему воспитателю гр. Н. И. Салтыкову, — даже, напротив, возвел его в княжеское достоинство, но ст.-секр. Молчанов отдан был под суд, а комитет министров (учреждение, к которому Сперанский всегда относился неприязненно, в котором заседали его враги) попал под опеку гр. Аракчеева. В государственном совете восстановлен был тот нормальный порядок, который учрежден был образованием 1810 г.; старый единомышленник Сперанского Мордвинов снова занял пост председателя департамента экономии.
Таким образом, преемники Сперанского не только не доказали, что их система лучше системы его, но скорее наоборот.
При совершившихся тогда (1814—1815 гг.) переменах в высшей администрации, при замене целого ряда министров (Разумовский, Румянцев, Дмитриев, Балашов, Шишков), Сперанский мог рассчитывать на возвращение, но вопреки ожиданиям его этого не последовало. Тогда он решился уже прямо проситься снова на службу;Первый раз (насколько известно) Сперанский обратился из Великополья непосредственно к государю чрез Вязьмитинова с поднесением записки, мысли по поводу манифеста 25 декабря 1815 г. (от 6 января 1816 г.), в которой он почти отрекался от прежнего своего миросозерцания. Сперанский сознавался, что пытливость разума часто ввергала его в изыскания более тонкие, нежели основательные;Тем не менее это письмо не достигло цели.
Тогда он попытался обратиться к посредничеству расположенного к нему Кочубея. Всегда уклончивый В. П. Кочубей уклонился от щекотливого посредничества на том основании, что с ним «ни один раз и слова не было вымолвлено о вас», и что вообще он вовсе не у дел.Кажется, одновременно с обращением к Кочубею, Сперанский в июле же 1816 г. обратился и к посредничеству тогда уже всемогущего Аракчеева.
Обращение к прежнему противнику принесло другие результаты, чем к союзнику и покровителю. Обычно неприязненное чувство к гр. Аракчееву не позволяет нашим историкам (Корф, Шильдер) допустить мысль, что Аракчеевым водило чувство справедливости и понимания государственных интересов, т. е. не мог же он не понимать, что Сперанского надо возвратить к государственной деятельности. Был, может быть, еще один вопрос, по которому последовало сближение между Сперанским и Аракчеевым — это военные поселения. Отношение Сперанского к ним требуют дальнейших разысканий. Впоследствии, по настояниям Аракчеева он написал брошюру о поселениях, т. е. исполнил ту работу, от которой имел гражданское мужество отказаться его старый, принципиальный противник Карамзин; Великополье он продал под военное поселение (с того времени оно и называется Сперанскою); переписку по этому делу, в которой Сперанский и старался поднять цену имению и более чем сильно заискивал пред Аракчеевым, последний показывал государю… Ho в записках Ильинского есть нечто более интересное: он уверяет, что он подал Сперанскому проект о поселении из крестьян вместо рекрутских наборов; Сперанский доложил проект государю, «и сей велел населить прежде в одной из польских губернии». Военные поселения начались так, как указывает Ильинский.
Губернатор Пензы
Указом 30 августа 1816 г. Сперанский назначен был пензенским гражданским губернатором.Управление пензенской губернией должно было убедить всех насколько и как изменился Сперанский. Пост, занятый Сперанским, был один из труднейших; без преувеличения можно сказать, что немногие счастливцы уходили с подобных мест без суда, без бесконечных тяжб и с чистой репутацией.
Пребывание Сперанского в Пензе интересно, как время его примирения с петербургскими сферами, явное обращение некогда политического деятеля в хорошего чиновника; в частности оно интересно изменением его взглядов на задачи управления.
В Пензе Сперанский открыл путь к государю. До сих пор ни одно из его писем к Александру не удостоено было личного ответа; путь этот Сперанский нашел чрез кн. А. Н. Голицына. Сперанский всегда был религиозен, всегда был наклонен к мистицизму, к внутреннему христианству. Тем радостнее было для него мистическое настроение государя: создавалась почва для нового сближения. В ряде писем кн. А. Н. Голицыну Сперанский и в восторге от манифеста об образовании соединенного министерства и от деятельности библейского общества; в Пензе библейское дело росло помалу, но ежедневно; Сперанским обещано Голицыну лично вступить по делам этого общества в сношение с дворянством. Зная любовь государя и Голицына к всякого рода пустынникам и затворникам Сперанский просит Голицына испросить у государя разрешение ему краткого отпуска для посещения «пресловутой» Саровской пустыни; он надеялся там найти, судя по рассказам, силу внутреннего христианства.
Дозволение было дано. С удовольствием Голицын, а за ними и Александр I, узнавали, что отныне Сперанский всем пытливым тонкостям авторов предпочитает чтение Ефрема Сирина; Сперанский шел даже дальше: он спрашивал Голицына, что значит вообще чтение самых истинных пророческих книг, когда надо идти к Богу живыми путями.
К этому времени Сперанский окончил перевод Фомы Кемпийского, который он пожертвовал библейскому обществу; государь соизволил приказать напечатать перевод на свой счет. По делам библейского общества Сперанский осмелился принести лично поздравления государю и получал ответы уже лично от государя, — ответы, ярко обрисовывающие тогдашнее мистическое настроение государя.
С Аракчеевым Сперанский поддерживал весьма почтительные отношения; переписка касалась, главным образом, продажи Великополья. В самые дружелюбные сношения вступил Сперанский с Гурьевым, о котором он так резко отзывался еще в пермском письме. Надо признать, что и Гурьев был весьма любезен со Сперанским, сообщал ему свой предположения, спрашивал мнения составителя финансового плана. Тяжело читать ответы Сперанского — «сии (Гурьева) превосходные учреждения ставят наше правительство на такой высоте финансовых соображений, к которой и сама Англия доходила веками»… «В одной Англии может министр говорить с таким достоинством»….»остается желать, чтобы все благонамеренные люди считали долгом совести поддерживать правительство в его видах».
Благодаря Гурьеву Сперанский получил высший губернаторский оклад жалованья, по представлению Гурьева ему продолжена была аренда; наконец, за успешные операции по винной продаже, за восстановление казенного Брилевского завода Гурьев же исходатайствовал Сперанскому 5000 десятин земли в Саратовской губернии. Это показывает насколько полно было примирение Сперанского с курсом, которого держалось тогдашнее правительство.
Кн. Голицын, Аракчеев, Гурьев — всегда держались других убеждений, чем Сперанский. Можно заподозрить, что в переписке с ними Сперанский не искренен, что он до известной степени подделывался под их политические и общественные взгляды. Письма к Кочубею, который по своим воззрениям стоял всегда весьма близко к Сперанскому, указывают, что перемена воззрений Сперанского вовсе не была так глубока.
Со своими подчиненными в Пензе Сперанский обходился ласково, выхлопотал, пользуясь своим влиянием, им много наград, на приемах давал средство от зубной боли. Всего труднее, казалось бы, ему было поладить с дворянством, которое было вооружено против него; к пензенскому дворянству принадлежала семья Вигелей, глава которой Ф. Ф. Вигель был врагом Сперанского везде, где только мог. Но, с другой стороны, Сперанскому в этом отношении много помог старый и верный его друг — А. А. Столыпин, тоже пензенский помещик; и скоро Сперанский, который всегда умел, когда хотел, очаровывать людей, приобрел любовь и уважение пензенского дворянства. У губернаторов того времени бывали нередко столкновения с губернскими предводителями дворянства; у Сперанского, напротив, с тогдашним пензенским предводителем Кишинским завязались и надолго сохранились наилучшие отношения. При первом же значительном возмущении крестьян помещичьего села Кутли Сперанский дал дворянству доказательство своего отношения к больному и животрепещущему вопросу… Затем Сперанский и сам стал пензенским помещиком, приобретя имение Холеневка. В Пензе он приобрел такую общую любовь, которой удостаивались лишь немногие губернаторы; это признает и Вигель. Дворянство и купечество торжественно провожал Сперанского.
Сперанский усилению стал хлопотать о том, чтобы выбраться из Пензы. Главным образом чрез старых своих доброжелателей — К. В. Нессельроде и В. П. Кочубея — он стал домогаться сенаторства, дабы этим почетным званием закончить свою служебную карьеру и выйти затем в отставку. Конечно, он был уверен, что теперь его не отпустят со службы, и что любимое его занятие — составление законов — не минует его.
Сибирь.
Но государь еще не хотел видеть его, не потому, чтобы он боялся встретиться с тем, кто призывал его к суду Божиему, а потому, что не простил совсем личной обиды; поэтому Сперанский назначен был (22 марта 1819 г.) сибирским генерал-губернатором; не столько генерал-губернатором, сколько ревизором. Назначение это сначала, кажется, не порадовало Сперанского; по крайней мере, он в переписке с высокими своими корреспондентами не скрывал огорчения. Но уже из рескрипта государя он мог увидеть, что назначение это, вводилось к тому, что ему приходилось вместо обычных 1500 верст, отделяющих Пензу от Петербурга, сделать 12000 верст. Затем он утешился мыслью, что путешествие его будет небесполезно для обширного края; 27 мая 1819 г. Сперанский вступил в свою новую должность в Тобольске; 9 февраля 1821 г. он выехал уже из Сибири (из Тюмени); он выехал бы раньше, если бы не был задержан государем. Сперанский понимал лучше, на каких началах устроить сибирское управление в будущем, чтобы все остались довольны, убедились бы, что он недаром прокатился в Сибирь, и чтобы проекты его не встретили возражений Аракчеева, Гурьева, Голицына, спорить с которыми сколько-нибудь крупно он теперь не хотел и не мог. Сперанский всегда был аристократ духа, который был не прочь, чтобы остяцкие Мерзляковы воспевали его и его любимую дочь, но искренней любви к низшим классам населения у него не было. Он был очень доволен, что его Великополье купили под военные поселения за 140000 руб. acс.; В проведенные им в Сибири полтора года он много занимался делами, разбирал бесконечное число жалоб, временами он находил, что недаром Провидение прислало его сюда, но все же мыслями был в Петербурге.По-прежнему доносил Голицыну об успехах библейских обществ; в каком городе находил отделение общества, там Сперанский спешил вступить в число членов; где не было (Нерчинск, Якутск), основывал товарищества. Всем, что попадалось ему по пути, Сперанский интересовался чрезвычайно живо: развалинами, местными обрядами, инородцами, их обычаями, животными, растениями, — всему искал объяснения; над всем этим царила масса жалоб, жалоб без конца. Только опытные руки Сперанского могли разбираться в этом море жалоб, исков, дрязг и пр.
Результатом наблюдений и работ в Сибири явилось обширное сибирское учреждение 1822 г.
В сибирском учреждении 1822 г. отразились обычные свойства работы Сперанского. Обстоятельства и условия на этот раз были гораздо менее благоприятны, чем прежде; сам Сперанский был не тот; сибирским учреждением он держал экзамен своего рода, причем он хорошо знал желания и мысли своих негласных экзаменаторов. Предмет ему был мало известен: недолго он там пробыл и все время мысли его были далеко от Сибири. Тем не менее, он желал доказать urbi et orbi, что его недаром посылали в Сибирь. Как некогда к «Плану», манифестам, — к сибирскому учреждению присоединено немало рассуждений хорошего идейного содержания, в которых высказано много хороших слов и мыслей.
Что касается до сути дела, то Сибирь получила немного, не так много, как думала она сама. И в Сибири Сперанский завоевал общественное мнение — ошибки 1809—1812 гг. он не повторял.
По его предложению, Сибирь прежде всего разделена была на две Сибири; обычный прием Сперанского, но прием чисто бюрократический: увеличением числа чиновников обеспечить лучшее управление. После этого единство Сибири распалось, образовались две крупных области, правители которых могли вести отдельную политику. С точки зрения централизации — это было выгодно для государства. Для обеспечения большей законности Сперанский ввел в сибирскую жизнь коллегиальное начало, идею советов. Только с первого взгляда введение коллегиального начала может показаться противоречием прежним идеям Сперанского. Приверженец единоличного начала в организации исполнительной власти в центральных органах, Сперанский всегда и в «Плане», и в устройстве Финляндии, и позже в записке о губернских учреждениях — высоко ставил коллегиальное начало — «безотчетное и личное действие губернского правления, писал Сперанский в записке около 1827 г., должно подчинить надзору местному, не личному и самовластному, каков есть надзор генерал-губернатора, и не слабому и ничтожному, каков есть надзор прокурора, но надзору коллегиальному, постоянному, на твердых правилах установленному, имеющему власть не только заявлять за тысячу верст беспорядки и злоупотребления, но прекращать их, остановляя зло не спустя месяцы и годы, но в самом его начале; держать чиновников в строгой дисциплине; преследовать виновных судом».
Очень скоро жизнь дала яркое доказательство того, насколько новое управление осталось чуждым, разобщенным с населением. Дело, в котором Сперанский принимал живейшее участие, это положение о земских повинностях в Сибири. По инициативе Сперанского решено было заменить натуральные повинности денежными, снять с населения тяжелую дорожную повинность, образовав постепенно из бродяг и ссыльных рабочие команды, содержание которых отнести на счет земских повинностей.
Несмотря на некоторую настойчивость, обнаруженную Сперанским, действовавшим чрез сибирский комитет, меры эти в жизнь не прошли. Легко написать на бумаге — образовать из ссыльных и бродяг рабочие команды и содержать их в строгой дисциплине; чем на деле были эти команды, как они себя вели, какие жалобы поднялись на них — это легко тоже себе представить; затем, главное, сибирскому крестьянину, нередко жившему безбедно, но, за отсутствием почти рынков сбыта, заменить натуральную повинность денежною было крайне тяжело (возражение Катерина). Чрезвычайно любопытна резолюция императора Николая I, который признал, что «лучшие судьи удобнейшего исполнения земских повинностей суть сами жители. Они ближе знают, где, что и кто может исправить деньгами, где, что и кто сам собою, своими руками и своею лошадью». Государь приказал опросить местных жителей.
Никто никогда не скажет, чтобы государь Николай Павлович был сторонником участия общественных сил в управлении, а Сперанский предоставил этим селам еще менее возможности влиять на управление, хотя бы только доставлением сведений, чем это допускал император Николай I.
22 марта 1821 г. Сперанский возвратился в Петербург. «Выехал 17 марта 1812 г. Возвратился 22 марта 1821 г. Странствовал 9 лет и 5 дней». Государь приехал из Лайбаха в Царское Село 26 мая, 6 июня Сперанский был принят государем; лишь 31 августа государь говорил с ним о причинах ссылки его.
Возвращение Сперанского первоначально чрезвычайно взволновало общественные кружки: рассчитывали, что он скоро займет прежнее положение, т. е. станет во главе гражданского управления и что, следовательно, Россия снова вступить в пору реформ, необходимость которых чувствовалась тогда может быть сильнее, чем когда-либо. Сам Сперанский также надеялся на нечто в этом роде. Но этого не только не произошло, но Сперанский даже не получил более никакой отдельной части (министерства) в свое управление. Он назначен был членом государственного совета, в награду получил 3486 десятин земли в Пензенской губернии, затем ему же поручалось управление комиссией составления законов, — на время отсутствия кн. П. В. Лопухина. Для рассмотрения его отчета о Сибири и тех мерах, которые предполагалось принять по сибирскому управлению, учрежден был сибирский комитет (Кочубей, Гурьев, Аракчеев, Голицын, Кампенгаузен и Сперанский). В комитете этом, состоявшем из лиц, с которыми Сперанский был в переписке, предположения Сперанского прошли в общем легко; особого оживления в правительственную деятельность они не внесли, так что занятия эти, равно как и отдельные поручения, многократно дававшиеся Сперанскому, не могли отвлекать его внимания от законодательной работы. Но в комиссии законов, где начальником оставался его старый недоброжелатель кн. Лопухин, а главным почти единственным работником был сильнейший враг его Розенкампф, — положение Сперанского было неопределенное.
Сперанский поспешил представить государю обозрение дел комиссии (21 августа 1821 г.); в обозрении он не пощадил комиссии; он указывал не только на весьма значительную неполноту трудов комиссии и на неудовлетворительное исполнение замечаний государственного совета, но обвинял даже комиссию в спутанном и затемненном «как бы с намерением» слоге, своды комиссии представляли из себя безобразную смесь. (Майков).Предложение Сперанского было принято государем и в этом смысле дан был на имя Лопухина рескрипт, коим Сперанскому ее только предписывалось особо заниматься сим делом, представлять свои изъяснения и примечания на статьи, но ему поручалось составление журналов этих заседаний совета и доклад их государю. Неудивительно, что скоро, чрез пять месяцев, Розенкампф уволен был из комиссии.
Сперанский стал во главе дела, но комиссия ему не была подчинена; место Розенкампфа занял Балугьянский, старый приятель и сослуживец Сперанского. В совете Сперанский, конечно, был видным членом, но поведение его было очень осторожное. Во время бурных прений в совете по проекту Гурьева об установлении пошлин с наследства, против которых с жаром восставал Мордвинов, увлекший за собой и департамент, и общее собрание, Сперанский стал на сторону Гурьева; с другой стороны, некоторые мнения Мордвинова изложены Сперанским. К искусному перу Сперанского в затруднительных случаях государственная канцелярия также охотно прибегала (по делу гр. Каменского с поваром-французом, когда кн. А. Г. Куракин очень резко отозвался о действиях гр. Каменского).
В частной жизни Сперанский поддерживал хорошие отношения с представителями тогдашнего высшего служебного общества в Петербурге: с главным своим покровителем Аракчеевым Сперанский работал в комитете по военным поселениям; в начале 1825 г. им и была издана брошюра «О военных поселениях», имевшая целью примирить общественное мнение с этим крайне непопулярным учреждением. В душе своей Сперанский, конечно, держался совсем другого взгляда на поселения; но кто же решился бы тогда громко критиковать их?..
В общем кредит Сперанского падал и довольно сильно: с 1823 г. он обратился в рядового члена совета, которому иногда давались поручения законодательного характера (уставы о коммерции, коммерческом судопроизводстве, о банкротстве);
Частная жизнь Сперанского в эти годы ознаменовалась чрезвычайно важным для него событием: дочь его, столь им любимая, единственная радость его на земле, Елизавета Михайловна вышла замуж за Α. А. Флорова-Багреева, черниговского гражданского губернатора, родственника гр. В. П. Кочубея. С этого времени начинается обширная переписка Сперанского с зятем: старик очень занят был свадьбой, он постоянно в «свете», то у Кочубеев, то у Васильчиковых, то у Лобановых, то у кн. Прозоровской. Сперанский деятельно хлопочет об «Анне ? ст.» для зятя, устраивает его дела, сообщает, что весь город толкует о свадьбе их; дает, конечно, наставления будущему зятю; с Багреевым Сперанский откровеннее и разговорчивее, чем со своими родными, которые слишком далеко стоят от своего знаменитого родственника; зятю он сообщает о некоторых слухах, о наградах и передвижениях по службе.
Сперанский в начале царствования Императора Николая I.
Вступление на престол императора Николая изменило положение Сперанского: при Николае Павловиче он занял то место, на которое имел полное право, к которому давно готовился: он поставлен был во главе составления свода законов, он стал официальным юрисконсультом русского правительства. Принципиального разногласия между ним и новым самодержцем не могло быть не только потому, что Сперанский «смирился», не только потому, что Сперанский давно уже стал сотоварищем Аракчеева и кн. А. Н. Голицына. Еще до ссылки своей Сперанский убедился в необходимости сохранить, по крайней мере, до поры до времени самодержавие и считал возможным утвердить законность, различить «закон» и «указ» при сохранении самодержавия: это и было идеалом Сперанского с 1810 г., от которого он с горечью отступил в 1810 г.; император Николай, безусловно, намеревался и искренно хотел водворить самую строгую законность в царстве своем;
Николай Павлович не вверил Сперанскому никакой отрасли управления, считая его недостаточно положительным человеком, но зато составление законов поручено было Сперанскому: работа Сперанского — лучшее дело тридцатилетнего царствования Николая ?. О кончине Александра Павловича Сперанский узнал 27 ноября в Невской лавре;Во время причастного в Невский явился генерал Нейдгарт и объявил горестную весть; в одно мгновение ока она разлилась по всей церкви и обнаружилась рыданием.
Для Сперанского настали трудные и тяжелые дни; о тайном обществе он, вероятно, знал. В доме у него тогда проживал такой видный декабрист, как Батеньков. Может быть, Сперанский знал, что новые люди пытались осуществить то, что он надеялся ввести в России совершенно мирным путем; он, может быть, знал, что имя его и его политического друга Мордвинова произносилось декабристами, что они рассчитывали на них. Впрочем, у себя дома Сперанский решительно запретил всякие разговоры о политике, об отречении цесаревича. Со времени катастрофы он стал чрезвычайно осторожен; даже когда он получал явно несостоятельные приказания он позволял себе лишь одно слово: «чудаки». Батеньков вздумал было проверить городские слухи о том, что цесаревича удаляют, но Сперанский прервал его словами: ежели не хочешь погибели себе, то не занимался бы тем, что до тебя не относится.
13 декабря Сперанский вызван был во дворец для составления манифеста; сперва это дело было поручено Карамзину, но редакция последнего не удовлетворила Николая ?; тогда и обратились к искусному перу Сперанского. Проект Сперанского был принят; им же было написано письмо от государя цесаревичу Константину Павловичу.
Такое приближение очень обрадовало Сперанского; вернувшись домой он сказал дочери, что император обещает нового Петра Великого. Если Николай Павлович произвел на Сперанского такое впечатление, что он готов был видеть в нем Петра ?, то первые впечатления Николая Павловича о Сперанском были обратные, в чем Николай Павлович и сознался впоследствии: «Михаила Михайловича не все понимали, и не все довольно умели ценить; сперва и я сам, может быть, больше всех был виноват против него в этом отношении. Мне столько было наговорено о его либеральных идеях; клевета коснулась его даже и по случаю 14 декабря, но все эти обвинения рассыпались как пыль». Дело в том, что некоторые подсудимые показали, что надежды свои на успех они строили на содействии Мордвинова, Сперанского и других. Показания эти были расследованы самым секретным образом; производивший расследование Боровков пишет: «по точнейшим изысканиям обнаружилось, что надежда эта была только выдуманною и болтовнею для увлечения легковерных».
Как член совета, Сперанский был судьею в деле декабристов; нечего и говорить о том, что такой законник, как Сперанский, должен был чувствовать в суде, который менее всего походил на правильный суд.
Сперанскому выпала более активная роль: он был избран в ту комиссию суда, которой предоставлено было определить степень преступности и меру наказания каждого обвиненного. Участие его, как юриста в этой комиссии, вероятно, значительное, тем более что он же избран был после в комиссию всего из трех лиц для составления всеподданейшего доклада. Приговор комиссии, принятый судом, известен: пятерых четвертовать, 31 человека казнить отсечением головы, прочих сослать в вечную каторгу и т. д.
Есть вполне достоверное свидетельство, что Сперанский чувствовал себя очень расстроенным в эти месяцы.Таким же, как в Верховном суде, Сперанский был и в комитете 6 декабря 1826 г. Комитет этот (Кочубей, Толстой, Васильчиков, Голицын, Дибич и Сперанский) должен был составить программу нового царствования, наметить ряд преобразований административных и социальных. Вопроса политического не поднималось;
Свод законов.
Несмотря на то, что император Николай вначале несколько колебался в доверии своем к Сперанскому, последний уже в январе 1826 г. представил государю четыре записки с своими предположениями об окончании дела; Сперанский не щадил комиссии законов ни ее устройства, ни ее членов. Доводы Сперанского были уважены; государь решил взять это дело в непосредственное свое ведение. Для этого учреждалось II-ое отделение Собственного Его Величества канцелярии; комиссия составления законов была упразднена, дела ее переданы в новое учреждение. Но не Сперанский стал во главе II отделения; на это место назначен был М. А. Балугьянский, управление же всем делом и доклады государю возложены были на Сперанского. Слова Николая, сказанные им Балугьянскому: «смотри же, чтоб он не наделал таких же проказ, как в 1810 г.: ты у меня будешь за него в ответе», — определенно рисуют положение, занимаемое тогда Сперанским: его талантом и знаниями хотели пользоваться, но он должен был находиться под присмотром. В этом, конечно, было много обидного лично для Сперанского, но возможность выполнить свое любимое дело, дать России свод, заставила его стать выше расчетов самолюбия; история должна только преклониться пред решением Сперанского.
Общеизвестны результаты этой работы: в апреле 1830 г. напечатано было первое полное собрание законов (45 томов, 48 частей, начиная с уложения царя Алексея Михайловича по 12 декабря 1825 г.), а в конце 1832 г. готов был печатанием и свод законов, в 15 томов, заключавших в себе до 42000 статей.По мере окончания трудов этих, волнение все более охватывало Сперанского; хранилась масса черновых его записок, записочек (особенно К. Г. Репинскому) разными заметками, сомнениями, вопросами о судьбе свода. Интересно, что Сперанскому не хотелось и в количестве отстать от Юстинианова Corpus, — он пишет в черновой: число всех статей в своде 36 тыс., а с приложениями до 42 тыс., в Corpus’e — 45 тыс. статей; своду своему он дает девиз «Structura nova veterum legum» (Baco, Aph., 62). Для достижения таких результатов из архивов всех государственных, сенатских и коллежских архивов были собраны сперва реестры всех узаконений; по ним составлен общий реестр; затем обратились к первоисточникам: осмотрено было более 3000 книг сенатских протоколов, важнейшие постановлений сверены с подлинниками, хранившимися в кабинете его величества или в сенатском архиве; уложение ц. Алексея Михайловича взято было из московской окружной палаты и т. д.
Колоссальность работы, количество ее вне сомнения; но затем должен был подняться вопрос о качестве. Относительно первого полного собрания Сперанский мог не опасаться критики; конечно, он не мог рассчитывать, чтобы в собрании не было пропусков, но огромность собранного материала была очевидна, и некоторые пропуски не имели существенного значения, так как собрание и не предполагалось для практических целей: ученые же критики могли высказаться много позднее, ибо только после издания собрания и свода могла явиться наука русского права.
Иное дело свод.Правда, до некоторой степени свод был уже проверен, ибо по мере составления свода отдельные части его подвергались ревизии в соответствующих ведомствах, и затем образован был при министерстве юстиции особый комитет для ревизии всего свода.
Пройдя через все эти мытарства, Сперанский не без волнения ждал приговора совета. Представлялось четыре возможных решения:
1) признать свод единственным основанием для решения дел;
2) наряду со сводом допустить и обращение в некоторых случаях к самому тексту законов;
3) признать свод средством лишь вспомогательным;
4) некоторое время пользоваться текстом законов, а с точно указанного времени заменить их сводом.
Это последнее решение (не указанное у Корфа) и было принято в совете после исторического заседания 19 января 1833 г., в котором государь Николай Павлович произнес обширную речь. Свод становился обязательным при решении Дел законом с 1 января 1835 г., а остававшиеся до этого времени два года должны быть употреблены на ревизию свода.
В заседании этом государь император, сняв с себя Андреевскую звезду, надел ее на Сперанского.
Для вторичной ревизии свода образован был особый комитет при государственном совете: председатель гр. Головкин, члены Новосильцев, Кушников, кн. Долгоруков и двое сенаторов; Сперанский и министр юстиции присутствовали с правом совещательного голоса; для справок приглашались государственный секретарь и начальник и отделения. При министерстве юстиции был особый же комитет под председательством Дашкова из четырех сенаторов. Сколько можно судить, критика свода производилась чрезвычайно усердно; Дашков уже в марте 1833 г. имел до 300 замечаний.
Результаты ревизии к 1839 г. могут быть сведены к таким цифрам:
Всех статей в своде (без приложений) было 35730, из них изменено 7581 статьи.
Великое дело было совершено, Россия получила свод законов, — никто не ожидал и не мог ни требовать, ни надеяться, что свод русский будет составлен безошибочно. Сам Сперанский, по словам Корфа, никогда не считал свод окончательным трудом: он смотрел на него, как на очищенный материал для составления впоследствии настоящих уложений. Безусловно в своде много повторений, противоречий, недомолвок, отсутствие общих руководящих начал, множество статей праздных и даже странных. Составленный так не систематично, свод предопределил направление последующего нашего законодательства, которое и продолжало развиваться шаг за шагом, исходя из разных ведомств, иногда совершенно противоположных в своих направлениях. Случайно составляемые и включаемые в свод законы, чрезвычайно увеличивались в числе. Первое издание свода, колоссальное, включало с приложениями 42000 статей, третье его издание 1857 г. уже насчитывало более 100000 статей; принятое было правило при помещении новой статьи указывать точно, какие именно статьи она отменяет, скоро заменено было формулой: «в отмену подлежащих статей». Все это, конечно, верно; но причина этому лежит как в своде Сперанского, так и в направлении последующих кодификационных работ.
Сверх того, в последние годы Сперанский стал доверенным юрисконсультом царя и правительства: во всяких сколько-нибудь затруднительных случаях спешили узнать мнения Сперанского; сравнительно чаще других с вопросами обращался к нему гр. Бенкендорф.
Служебное положение Сперанского мало изменилось: он оставался членом государственного совета; он заседал в двух департаментах совета, что случалось очень редко: законов и Царства Польского. В 1838 г. по смерти Новосильцева Государь Николай Павлович, судя по разговору его с Корфом, думал было одно время назначить Сперанского на высокий пост председателя совета и комитета министров, но преемником Новосильцева назначен был кн. Васильчиков, а Сперанский сделан был лишь председателем департамента законов.
В 1837 г. Сперанский получил высшую награду — бриллиантовые знаки к ордену Андрея Первозванного; 1 января 1839 г. он пожалован был графским титулом. Он достиг высших земных почестей; материальное его положение обрисовывается так: он получал жалованья и столовых 22 тыс. руб. асс. в год, имел два имения (Полтавской и Пензенской губ.) в 2715 душ, дохода с которых получал 75733 руб. асс., на имениях был большой долг в 459 тыс. руб., так что Сперанскому приходилось платить % в банк почти 34 тыс. руб., около 10 тыс. руб. асс. он раздавал своим родственникам, которых он поддерживал всегда очень щедро; 11 февраля 1839 г. Сперанский скончался. Кончиной его больше всех, конечно, не говоря о дочери и родных, поражен и огорчен был император Николай. «Другого Сперанского мне не найти» — несколько раз сказал государь.
Оценка деятельности и характеристика Сперанского
Действительно, Сперанский был совершенно исключительным явлением в нашей высшей администрации первой половины XIX в. Без особого преувеличения он может быть назван организатором бюрократии в России. До него, до его эпохи, высший служилый класс тесно связан был с поместным дворянством; если в среду его и попадали иногда случайные люди недворянского происхождения, то они очень скоро сливались в господствующий класс, растворялись в массе его. До Сперанского гражданская служба в общественном мнении стояла очень невысоко; Сперанский поднял ее на чрезвычайную высоту, он сообщил ей важность, ибо стянул управление Россией в центральные учреждения, сделал их распорядителями народного блага; гражданской служебной карьере он сообщил своеобразную привлекательность, возможность постоянного движения вперед, движения в ту эпоху чрезвычайного; мало того, он придал ей прелесть возможных опасностей и таинственности. Сперанский был своего рода Пушкиным для бюрократии: как великий поэт, точно чародей, владел думами и чувствами поколений, так точно над развивавшимся бюрократизмом долго парил образ Сперанского.
В Сперанском ярко обозначились господствующие типические черты бюрократа: своеобразная универсальность, энциклопедичность, гибкость характера и ума, удивительная работоспособность и самоуверенность.Он легко и охотно брался за все: одновременно перестраивал политический, административный и социальный строй России, исцелял ее финансовые затруднения, сочинил для нее кодекс законов, устраивал ее отношения к Финляндии, подавал советы относительно польско-литовских дел, решал вопросы образования, внешней политики, исследовал масонство. Это совершенно исключительная универсальность, не та, что отличает наших деятелей XVIII в., по преимуществу петровской эпохи; то были мастера, если не на все, то на многие руки. Сперанский же в расцвете своей деятельности и сил был универсален на бумаге; эта та универсальность, которая имеет своим источником либо энциклопедический словарь, либо так называемое последнее слово науки, т. е. недавно вышедшее сочинение. Взявшись за разрешение наиболее трудных, сложных общественных вопросов, Сперанский работал один или в сообществе с немногими в глубоком убеждении, что его решение есть и наилучшее и наилегчайшее, что мнения лиц, в данном деле непосредственно заинтересованных, нечего и спрашивать.
Ум Сперанского отличался необыкновенною гибкостью, он легко усваивал сущность самых разнородных предметов; но, может быть, благодаря гибкости, это не был ум оригинальный; творческой силы у него было мало: все его учреждения суть заимствования с чужих образцов, изменения, перекраивание существующего; даже в лучших, наиболее полных созданиях своих — Собрании и Своде — Сперанский не был ни изобретателем методы, ни, конечно, автором содержания. В первую половину его деятельности в нем было слишком мало национального чувства, чтобы творчество его могло стать оригинальным; во вторую, когда он безусловно стал на национальную почву, ум его, привыкший к подражанию, не мог уже подняться на высоту самостоятельного творчества; любимую свою и драгоценнейшую идею законности, Сперанский так и не сумел воплотить в русскую жизнь.
Наиболее несимпатичной чертой Сперанского была, несомненно, чрезмерная гибкость его характера; напрасно было бы думать, что она явилась следствием катастрофы 1812 г., она всегда была в Сперанском: в школе он был уже любимец товарищей и начальства, поступил на гражданскую службу, по протекции кн. Куракина, он благополучно сохранял свое место и подвигался вперед после опалы своего покровителя, умел нравиться всем вовсе непохожим друг на друга генерал-прокурорам Павловского времени; выступив при Александре под эгидою Трощинского, он очень скоро перешел к гораздо влиятельнейшему тогда Кочубею; падение Кочубея и его товарищей в свою очередь но только не увлекло за собою Сперанского, а подняло его на необычайную высоту самостоятельного политического деятеля; это положение оказалось не по плечу Сперанскому, и в этом ясно сказалось, как трудно для бюрократии всякое самостоятельное творчество… Изгнания Сперанский не перенес; страдания его или бедствия, скажем прямо, были невелики и непродолжительны; и не такие страдания, как ссылка в Пермь или даже в деревню, не могли сломать истинных политических борцов…
Но было бы крупною несправедливостью полагать, что организацией бюрократии исчерпывается деятельность Сперанского; он рано стал дорог всему русскому обществу; он всегда представлялся интеллигенции несчастным борцом, жертвою тех идей, к которым большинство стремилось, осуществления которых ждали с нетерпением. В основе этого представления лежит верный факт: Сперанский не только был всегда поклонником идеи законности, но и всю долгую свою карьеру пытался провести ее в жизнь. Проводить ее можно было разными путями: Сперанский пошел сверху; в борьбе за эту идею он потерпел крушение; с трудом поднявшись, одинокий, израненный, он не оставил дела, которое считал святым: он сузил арену своей деятельности, направил все свои усилия против одной из нескольких причин господства беззакония, — отсутствия Свода и вытекавшего отсюда поголовного невежества юридического. На этот раз заслуженный успех увенчал опытного и искушенного борца. История и отечество не забудут его заслуги и простят ему его вольные и невольные слабости. Он действовал в эпоху, которую история когда-нибудь охарактеризует, как одну из наименее правдивых эпох в жизни человечества.
Перед главною заслугой Сперанского бледнеют качества, которые, однако ж, должны быть отмечены, ибо они не часто встречаются в нашей истории: его честность и нравственная чистота.
Реймерс И.И. 1818-1868. Портрет графа Михаила Михайловича Сперанского. Россия, 1839 г.Серия «Портреты воспитателей будущего императора Александра II». Поступил в 1927 г. Передан из кабинета Александра II в Зимнем дворце.
Сперанский в молодости. Павел Алексеевич Иванов
Лит.: Худушина И.Ф. Политический мыслитель (Новая философская энциклопедия. В четырех томах. / Ин-т философии РАН. Научно-ред. совет: В.С. Степин, А.А. Гусейнов, Г.Ю. Семигин. М., Мысль, 2010).
Орлов А.С., Георгиева Н.Г., Георгиев В.А. Российский государственный деятель (Орлов А.С., Георгиева Н.Г., Георгиев В.А. Исторический словарь. 2-е изд. М., 2012).
Коваленко В.И. Политический мыслитель, правовед, общественный деятель (Русская философия. Энциклопедия. Изд. второе, доработанное и дополненное. Под общей редакцией М.А. Маслина. Сост. П.П. Апрышко, А.П. Поляков. – М., 2014)
Философский словарь / авт.-сост. С. Я. Подопригора, А. С. Подопригора. — Изд. 2-е, стер. — Ростов н/Д : Феникс, 2013, с 416.
Россия под надзором. Отчеты III отделения. 1827-1869. М., 2006.
Середонин С. Сперанский, Михаил Михайлович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.