Михаил Никифорович Катков

496px-MN_Katkov

Катков, Михаил Никифорович. 1869. Источник. Портретная галерея русских деятелей : 1864-1865 / изд. А. Мюнстера. Т. 2. — 1869. Автор П.Ф. Борель

Михаил Никифорович Катков (1817—1887) — известный русский публицист, общественный деятель и издатель. В 1830-х гг. вошел в кружки Н.В. Станкевича и В. Г. Белинского, был знаком с А.И. Герценом, близко сошелся с М.А. Бакуниным, печатался в журналах «Отечественные записки» и «Московский наблюдатель». С 1851 по 1855 г. и с 1863 по 1887 г. издавал газету «Московские ведомости», а с 1856 г. — журнал «Русский вестник». По своим политическим взглядам Катков был умеренным либералом (сторонником английского политического строя), однако с начала 60-х гг. примкнул к правительственному курсу. С 1850 -1880-х гг. основное внимание уделял журналистско-издательской деятельности, публиковал статьи по проблемам внутренней и внешней политики, став одним из рупоров консерватизма.

Михаил Катков родился в Москве. Отец, Никифор Васильевич (ум. 1823), — мелкий чиновник, выслуживший личное дворянство; мать, Варвара Акимовна, — дворянка, урождённая Тулаева (1778—1850) грузинского происхождения. Учился в Преображенском сиротском институте, в Первой московской гимназии, в пансионе известного профессора Павлова и в Моск. университете по словесному отделению. Университетский курс он окончил в 1838 г. кандидатом, с отличием. В университете увлекался философией и примкнул к кружку Станкевича; ближе всего сошелся с Белинским и Бакуниным. Литературой стал заниматься уже очень рано; был деятельным сотрудником «Московского наблюдателя», когда этот журнал редактировался Белинским, и вместе с последним начал сотрудничать и в «Отечественных записках» Краевского. Писал он преимущественно библиографические заметки, переводил Гейне, Гофмана, Шекспира. Из больших его статей, помещенных в «Отечественных записках», обратили на себя внимание главным образом следующие: «О русских народных песнях», «Об истории древней русской словесности Максимовича», о «Сочинениях графини Сарры Толстой». Статьи эти написаны в приподнятом национальном духе, с оттенком мистического настроения. Белинский так увлекся ими, что усмотрел в авторе «великую надежду науки и русской литературы».

pervoe-zdanie-arnout

Вид Красной площади. Литография Л.Ж. Арну. XIX в

В конце 1840 г. Катков с ничтожными средствами уехал в Берлин, где в течение двух семестров слушал лекции Шеллинга. По возвращении из-за границы он старался поступить на государственную службу. «Максимум моей амбиции, — пишет он Краевскому, — попасть к какому-нибудь тузу или тузику в особые поручения». В это время он порывает все свои литературные связи. Изменяется также и взгляд Белинского на него. Попечитель Моск. учебн. округа граф Строганов, обративший внимание на Каткова, как на очень способного студента, доставляет ему уроки в разных аристократических семействах. В 1845 г. он защищает диссертацию об «Элементах и формах славяно-русского языка» и назначается адъюнктом по кафедре философии. Как профессор Катков, по свидетельству г. Любимова, даром слова не обладал и не мог увлекать слушателей. Профессорствовал Катков только пять лет, до 1850 г., когда вследствие реакции, вызванной событиями 1848 г., преподавание философии было возложено на профессора богословия. В 1851 г. Катков становится редактором «Московских ведомостей» (тогда эта была должность, замещавшаяся по назначению) и чиновником особых поручений при министерстве народного просвещения. В 1852 г. в «Пропилеях» — сборнике, издававшемся Леонтьевым, с которым Катков близко сошелся еще в 1847 г., когда они вместе состояли профессорами в Московском университете, — появилось философское сочинение Каткова «Очерки древнего периода греческой философии».

pic_473488129335c34379cd0fdb7c9d58a2

Пожар в Петербурге, 1862 год. Петербургские пожары в мае 1862

В 1856 г. Каткову удалось благодаря поддержке товарища министра народного просвещения, князя П. А. Вяземского, получить разрешение на издание «Русского вестника». Сначала Катков, занятый составлением большой статьи о Пушкине (оставшейся неоконченною), не принимает участия в том отделе журнала, который был посвящен специально обсуждению политических вопросов, т. е. в «Современной летописи». Наступившая эра коренных государственных реформ возбуждает в нем, однако, интерес к политике. Он начинает серьезно заниматься англ. госуд. строем, изучает Блекстона и Гнейста, совершает поездку в Англию, чтобы лично присмотреться к английским порядкам.

62571_original

Пожар Апраксина двора 28 мая 1862. Вид с Садовой улицы. Литография

Он становится страстным полемизатором и, высказываясь самым решительным образом против революционных и социалистических увлечений, является, вместе с тем, горячим поборником английских государственных учреждений, мечтает о создании русской джентри, увлекается институтом английских мировых судей. На этой почве разыгрывается его полемика с Чернышевским и Герценом. Полемика эта, независимо от интереса, который она представляла по существу для тогдашнего русского общества, приобретает еще особенное значение вследствие того обстоятельства, что Каткова окружали тогда крупные литературные силы, принимавшие деятельное участие в «Русском вестнике. Тогдашние журналы были все настроены либерально, и разница между ними заключалась лишь в оттенках, причем «Русский вестник» представлял собою правое, а «Современник» — левое крыло либеральной партии. Катков выступает решительным защитником свободы слова, суда присяжных, местного самоуправления. В тогдашней деятельности Катков обращает на себя еще внимание борьба, которую он вел с цензурою для расширения свободы печати в обсуждении общественных и государственных вопросов.

Во всех случаях столкновения с цензурою он обращался к высшим властям с весьма обстоятельно и дельно изложенными записками, в которых излагал свои взгляды на текущие государственные и общественные вопросы. Благодаря связям, которые он имел в высших правительственных сферах, записки эти достигали цели. Через графа Строганова он заручился расположением гр. Блудова и кн. Вяземского, и таким образом даже гнев некоторых министров оказывался по отношению к нему бессильным. Результатом оживленной деятельности Каткова было значительное расширение для всей печати сферы вопросов, допущенных к обсуждению. Этою тактикою Катков стал пользоваться все шире и шире, и ею в значительной степени объясняется то выдающееся значение, которое он приобрел в качестве редактора «Московских ведомостей».

literary-reading-1866

Литературное чтение 1866. В. Маковский. Государственная Третьяковская галерея

В 1862 г. правительство решило сдать частным лицам в аренду как «С.-Петербургские», так и «Московские ведомости»; благодаря высокой арендной плате, предложенной Катковым, «Московские ведомости» остались за ним, и он вторично вступил в редактирование этой газеты 1 января 1863 г. Через десять дней в Польше началось восстание. Сначала Катков отнесся к нему довольно спокойно. Только по мере того, как с разных сторон посыпались всеподданнейшие адресы и разгоралась дипломатическая переписка, Катков стал помещать в своей газете страстные статьи, с одной стороны, апеллируя к патриотическим чувствами русского народа, с другой — требуя «не подавления польской народности, а призвания ее к новой, общей с Россиею политической жизни». Таково было настроение Каткова приблизительно до 15 апр. 1863 г., когда примирительное настроение в высших правительственных сферах уступило место более решительному, выразившемуся, между прочим, в назначении Муравьева ген.-губернатором в Вильно.

vyezd

Выезд Пречистенской пожарной команды города Москвы. 1840-е годы

Независимо от строгих репрессивных мер правительство решило вперед опираться не на шляхту, а на польское крестьянство. В этих видах задумана была реформа, в силу которой польским крестьянам предоставлена была поземельная собственность и обеспечено их независимое социальное и экономическое существование. Первый в печати указал на необходимость этой реформы И. С. Аксаков; Катков восстал против нее, доказывая, что она неосуществима, и требовал только продолжения репрессивных мер. В этом смысле он высказывался еще осенью 1863 г., а 19 февр. следующего года реформа уже осуществилась. В данном случае, таким образом, Катков не служил выразителем правительственной политики в широком значении этого слова. Сочувствие, которое встретили статьи Каткова по польскому вопросу в некоторой части русского общества, внушило ему высокое мнение о публицистической его роли: он стал высказываться очень резко, и большинство его прежних покровителей в административных сферах от него отшатнулось. Он провозглашал в начале 1866 г., что «истинный корень мятежа не в Париже, Варшаве или Вильне, а в Петербурге», в деятельности тех лиц, «которые не протестуют против сильных влияний, способствующих злу». Отказ Каткова напечатать первое предостережение, данное «Московским ведомостям», повлек за собою второе, а на следующий день — третье предостережение, с приостановкою газеты на два месяца. Вслед за тем ему удалось испросить высочайшую аудиенцию, и он получил возможность возобновить свою деятельность, значительно, однако, умерив тон своих статей. В 1870 г. он снова получает предостережение и уже не отказывается, как в 1866 г., принять его, а сознается в своей ошибке и затем до начала 80-х годов не помещает в своей газете так называемых «горячих» статей, вызывавших против него неудовольствие высших административных сфер. Национальная политика, которой он стал придерживаться с 1863 г. под влиянием польских событий, не изменила сначала его воззрений на пользу реформ 60-х годов. Он высказывается и за обновленный суд, и за земские учреждения, и вообще за коренное обновление нашей государственной и общественной жизни. Еще в 1870 г. он находит, что если деятельность земства не вполне удовлетворительна, то это объясняется, главным образом, «глухим нерасположением правительственной власти к земским учреждениям». Окончательный поворот в его политическом настроении произошел лишь в самом конце 70-х г. До тех пор он усматривал все зло в польской или заграничной интриге, которая будто бы свила себе гнездо и в административных сферах; теперь он восстает против русской интеллигенции вообще и «чиновничьей» в особенности. «Как только заговорит и начнет действовать наша интеллигенция, мы падаем», — провозглашает он, самым решительным образом осуждая и суд, и печать.

629429_900

М.М. Гермашев. Арбат

После предоставления чрезвычайных полномочий графу Лорис-Меликову, Катков, однако, изменил свою точку зрения. Он приветствовал «новых людей, вошедших в государственное дело» (хотя в это время состоялось увольнение министра народного просвещения графа Толстого), а на пушкинском празднике произнес речь, в которой заявляет, что «минутное сближение… поведет к замирению» и что «на русской почве люди, так же искренно желающие добра, как искренно сошлись все на празднике Пушкина, могут сталкиваться и враждовать между собою в общем деле только по недоразумению». Речь Каткова не встретила сочувствия присутствующих; Тургенев даже отвернулся от протянутого к нему Катковым бокала. Виновниками катастрофы 1 марта 1881 г. Катков опять признавал поляков и интеллигенцию. После манифеста 29 апреля Катков начал доказывать, что «еще несколько месяцев, быть может, недель прежнего режима — и крушение было бы неизбежно». С этого момента он с неслыханною резкостью начинает нападать на суды и земские учреждения, а также на некоторые ведомства. Будучи в начале 80-х годов горячим сторонником Бисмарка, которого он называл «более русским, чем наша дипломатия, не имеющая под собою национальной почвы», он к 1886 г. восстает против той же дипломатии за то, что она не желает ссориться с Германией, и говорит о «статьях, узурпаторски названных правительственными сообщениями». Он нападает и на финансовое ведомство, обвиняя его в том, что оно состоит из антиправительственных деятелей. То же обвинение возводится им и на министерство юстиции, когда представитель его (Д. Н. Набоков) в публичной речи счел долгом опровергнуть нарекания на судебное ведомство (1885). Нападал Катков и на Правительствующий Сенат, «чувствующий особую нежность ко всяким прерогативам земского самоуправства», и на Государственный совет, усматривая в критическом отношении его к законопроектам доктринерство и обструкционизм и упрекая его за «игру в парламент», т. е. за деление на большинство и меньшинство и формулирование меньшинством отдельных мнений. Резкость тона вызвала неудовольствие против Каткова со стороны административных сфер, подвергавшихся его нападкам: Катков приезжал в Петербург, чтобы представить объяснения. Вскоре после возвращения в Москву он умер, 20 июля 1887 г. — В отличие от других известных русских публицистов, всю свою жизнь остававшихся верными своим взглядам на общественные и государственные вопросы (Иван Аксаков, Кавелин, Чичерин и др.), Катков много раз изменял свои мнения. В общем он постепенно, на протяжении с лишком 30-летней публицистической деятельности, из умеренного либерала превратился в крайнего консерватора; но и тут последовательности у него не наблюдается. Так, например, в 1864 г. он не может нахвалиться гимназическим уставом 1864 г., называет его «огромною по своим размерам реформою», «одним из плодотворнейших дел царствования», «его славою». В 1865 г. Катков уже находит, что этот устав «неудовлетворителен в подробностях своей программы». Когда министром народного просвещения становится граф Толстой (1866), Катков пишет, что «все дело реформы висит как бы на волоске», а в 1868 г., ко времени основания им лицея Цесаревича Николая, он уже безусловно, в самых резких выражениях осуждает гимназический устав 1864 г., является затем главным сторонником гимназической реформы, а после ее осуществления (1871) — наиболее прямолинейным защитником новых порядков.

4

Вид Московского кремля. Верещагин Петр Петрович

До конца 70-х гг. он решительно высказывается за свободу торговли, за восстановление ценности нашей денежной единицы путем сокращения количества кредитных билетов, находящихся в народном обращении. С начала 80-х гг. он выступает ярым протекционистом и сторонником безграничного выпуска бумажных денег. Во время польского восстания он утверждает, что сближение с Франциею «может нас только ронять и ослаблять». После посещения имп. Александром II Парижской выставки в 1867 г. он находит, что «нет на земном шаре ни одного пункта… где бы Россия и Франция не могли оказывать друг другу содействия». Вслед за тем, после покушения Березовского, он опять сомневается в пользе сближения с Францией. Вскоре он является горячим сторонником трехимператорского союза и прямо заявляет после франко-прусской войны, что «усиление Германии нисколько для нас не опасно». Даже в 1875 г., когда только благодаря личному вмешательству имп. Александра II был предотвращен новый погром Франции, Катков отозвался обо всем этом инциденте как об «английской интриге», направленной к тому, чтобы «подорвать доверие между тремя императорами». После Берлинского конгресса он высказывается против Германии и придерживается этой точки зрения до 1882 г., когда становится вновь сторонником князя Бисмарка. Четыре года спустя Катков выставляет Бисмарка злейшим врагом России и видит все спасение в союзе с Франциею. До 1885 г. (включительно) он признает государственными изменниками тех, кто высказывается за сближение с Францией, а с 1886 г. он сам решительно вступает в ряды сторонников такого сближения. При такой изменчивости публицистических взглядов Каткова нельзя искать их источника в науке или историческом и государственном опыте. Катков проповедовал централизацию и децентрализацию, расширение местного самоуправления и усиление центральной власти, защищал суд присяжных и высказывался против него, был горячим фритредером и столь же горячим протекционистом, стоял за металлическое обращение и превозносил бумажно-денежное, отстаивал университетский устав 1863 г. и усматривал в этом уставе причину падения науки. По той же причине весьма трудно определить общественное или государственное значение публицистической деятельности Каткова. Так, напр., симпатии общества, главным образом, сосредоточивались на Франции, на земском самоуправлении, на суде присяжных и т. д., Катков же во всех этих вопросах постоянно менял свою точку зрения. Если бы советы Каткова были принимаемы во внимание, то невозможно было бы спокойное и правильное течение государственной жизни; постоянно приходилось бы заменять установленные законы новыми, противоположными. Нельзя признать Каткова и истолкователем правительственной политики: его взгляды часто не соответствовали или даже прямо противоречили правительственным начинаниям. Влияние его, достигавшее особой силы в периоды совпадения тех или других его мнений с намерениями и видами правительства, объясняется в значительной степени публицистическим его талантом, а также свободой, с которою он в противоположность многим другим писателям мог высказывать свои взгляды.

Трудов, посвященных оценке деятельности Каткова, пока еще очень немного в нашей литературе. Главные из них: Любимов, «М. Н. Катков» (по личным воспоминаниям, СПб., 1889); Неведенский, «Катков и его время» (СПб., 1888). Кроме того, в год смерти Каткова были помещены в разных повременных изданиях некрологи покойного публициста и отзывы о его деятельности (см., напр., общественную хронику в № 9 «Вестн. Европы» за 1887 г.). Из произведений Каткова отдельно изданы, кроме вышеуказанных его диссертаций, два сборника его статей, помещавшихся в «Московских ведомостях»: «М. Н. Катков, 1863 г.». (М., 1887) и «М. Н. Катков, 1864 г.» (М., 1887).

976912_600

Александр Игнатьевич Лебедев М. Н. Катков, реакционный публицист, редактор «Московских ведомостей» . Из книги Салтыков-Щедрин; Собрание сочинений в десяти томах. Том четвертый; Изд.: Правда; 1988 г.; Сер.: Огонек; Стр. 572

В. Розанов о Каткове

Катков жил вне Петербурга, не у «дел», вдали, в Москве. И он как бы поставил под московскую цензуру эту петербургскую власть, эти «петербургские должности», не исполняющие или худо исполняющие «свою должность»…

Катков не мог бы вырасти и сложиться в Петербурге; Петербург разбил бы его на мелочи. Только в Москве, вдали от средоточия «текущих дел», — от судов и пересудов о мелочах этих дел, вблизи Кремля и московских соборов, могла отлиться эта монументальная фигура, цельная, единая, ни разу не пошатнувшаяся, никогда не задрожавшая. В Петербурге, и именно во «властных сферах», боялись Каткова. Чего боялись? Боялись в себе недостойного, малого служения России, боялись в себе эгоизма, «своей корысти». И — того, что все эти слабости никогда не будут укрыты от Каткова, от его громадного ума, зоркого глаза, разящего слова. На Страстном бульваре, в Москве, была установлена как бы «инспекция всероссийской службы», и этой инспекции все боялись, естественно, все ее смущались. И — ненавидели, клеветали на нее.

Между тем Катков был просто отставной профессор философии и журналист. Около него работали еще два профессора — Павел Иванович Леонтьев, классик-латинист, и профессор физики Н. Любимов. В кабинете этих трех лиц, соединенных полным единством, любовью, доверием и уважением друг к другу, задумывались «реформы» России, ограничивались другие реформы; задумывались вообще ну» и «тпру» России.

Все опиралось на «золотое перо» Каткова. В этом пере лежала сущность, «арка» движения. Без него — ничего. Без него все трое — просто отставные профессора. В чем же лежала сущность этого пера? Нельзя сказать, чтобы Катков был гениален, но перо его было воистину гениально. «Перо» Каткова было больше Каткова и умнее Каткова. Он мог в лучшую минуту сказать единственное слово, — слово, которое в напряжении, силе и красоте своей уже было фактом, то есть моментальной неодолимо родило из себя факты и вереницы фактов. Катков — иногда, изредка — говорил как бы «указами»: его слово «указывало» и «приказывало». «Оставалось переписать… — и часто министры, подавленные словом его, «переписывали» его передовицы в министерских распоряжениях и т.д.

Что-то царственное; и Катков был истинный царь слова. Если бы в уровень с ним стоял ум его — он был бы великий человек. Но этого не было. Ум, зоркость, дальновидность Каткова — была гораздо слабее его слова. Он говорил громами довольно обыкновенные мысли. Сдова его хватало до Лондона, Берлина, Парижа, Нью-Йорка; мысли его хватало на Московский уезд, ну, на Петербург; да и в Петербурге, собственно, хватало на министерские департаменты и, преимущественно, на министерство на- Катков не мог бы родного просвещения…

Катков был человек «назад», а не «вперед». Это был человек собственно Александровской эпохи, Николаевской эпохи, ну — краешком Екатерининской эпохи. Вот когда бы он сыграл роль, — плечом к плечу около Карамзина, пожалуй — Державина, около Потемкина. Сам он был слишком чист, не испорчен и элементарен для своего времени. А время было сложное, лукавое и запутанное.

Замечательно, что в Каткове, как и в друзьях его, не было индивидуальности. Катков — фигура, а не лицо. В нем не было чего-то «характерного» — «изюминки», по выражению Толстого; той «изюминки», которую мы все любим и ради которой все прощаем человеку. Ему повиновались, но «со скрежетом зубов». Его никто не любил. Поразительно, почти великий человек -он не оставил памяти. Его не хотят помнить. Ужасно!

Katkov

Михаил Катков, 1870-е годы

976720_600

Михаил Никифорович Катков. Управленческая элита Российской Империи (1802-1917). Лики России. С-Петербург 2008.

Лит.: Орлов А.С., Георгиева Н.Г., Георгиев В.А. Исторический словарь. 2-е изд. М., 2012, с. 219.
Гурьева Т.Н. Новый литературный словарь / Т.Н. Гурьева. – Ростов н/Д, Феникс, 2009, с. 123.
Розанов В.В. Суворин и Катков — Статья была впервые опубликована в газете «Колокол» 11 марта 1916 года под псевдонимом В.Ветлугин.
Катков Михаил // Русская историческая библиотека