Проблема донорства в Казахстане, что называется, на острие ножа. Мы забираем органы у живых, но не берем у мертвых – и они, «хозяину» уже не нужные, но бесценные, уходят в землю, хотя могли бы спасти сотни человеческих жизней. Журналист Гульнара Бажкенова написала для нас эссе на эту тему, а фотограф Дамир Отеген проиллюстрировал его снимками первой в Астане операции по пересадке печени.    

Глубоко верующая приятельница считает доказательством существования души наш язык. Мы говорим: моя рука, моя нога, мои почки, печень, сердце. Значит ли это, что моя рука, нога, почки, печень, сердце – не совсем я, а лишь то, что органично принадлежит мне? А при определенном стечении обстоятельств может принадлежать кому-то другому? 
Я пересказываю наш разговор старейшему в Казахстане хирургу-трансплантологу Энверу Шарабутдиновичу Султанову (на фото). Он за свою жизнь повидал сотни почек, не одну печень и пару сердец, которые были «моими», а стали «твоими». Он один из главных исполнителей, передатчиков этого – все еще удивительного для меня – процесса. В тот краткий миг, думаю я, когда Султанов стоит за операционным столом с живым органом в руках, он вполне может заявить, что это уже не твоя и еще не его, а пока моя почка. Доктор Франкенштейн. 

Кто лучше хирурга-трансплантолога может приблизиться к пониманию извечного вопроса, что такое есть человеческая душа? «Если она и есть, то точно не в почках, печени или сердце», – с легким оттенком иронии говорит Энвер Шарабутдинович. Ну, может быть, в мозге – органе настолько таинственном и вселенском, что, научись люди его пересаживать, еще большой вопрос, что к чему будут пересаживать – мозг к человеку или человека к мозгу?
«А почки, печень, сердце, костный мозг, роговицу глаза – не жадничайте, все отдавайте! Душа улетает, ну зачем ей тело? Я это вам как верующий человек говорю. Вот вы свои отдадите?» – спрашивает Султанов и окидывает меня оценивающим взглядом.  

Вопрос застает врасплох. Душа улетает, зачем ей тело? Весь этот груз… Я слушаю биение своего сердца, склонного к чрезмерной чувствительности: чуть что не так, и оно уже бьется канарейкой в тесной клетке, будто норовя выпрыгнуть на волю. И кому такое надо? Не станет ли спасенный поминать меня недобрым словом, когда мое сердце в его груди не оставит привычек первого хозяина? Или в чужой клетке оно заживет другой, более счастливой и беззаботной жизнью? «Нет, конечно, индивидуальность не передается», – успокаивает меня Энвер Шарабутдинович. Я смотрю на него, как на кудесника: и почему бы не доверить ему свое сердце, не говоря уж о печени.

15 февраля в Первой городской больнице Астаны сделали первую операцию по пересадке печени на городском уровне.

Астанинским врачам ассистировали москвичи – гепатолог и реаниматолог.

Всего в операции  участвовали три хирурга, два анестезиолога, один специалист по компьютерной томографии, гепатолог.

Операция продолжалась целый день – с половины восьмого утра до часа ночи. 

Первым реципиентом стала Карлыгаш Жумабекова, 55 лет, с диагнозом первичный билиарный цирроз.

Когда женщине сообщили о шансах на выздоровление и необходимости трансплантации, рядом стояли два ее сына, Мейрам и Данияр. Оба вызвались стать донорами. Но у старшего уже были изменения в печени, и выбор пал на младшего.

Непредвиденные сложности возникли во время операции донора: было нарушено кровоснабжение в левой доле печени. Но в итоге все закончилось успешно. Сын пришел в себя через два часа, мать – через четыре. У российских коллег замечаний не возникло. 

Мы смогли стать свидетелями этого процесса благодаря герою одного из наших репортажей – врачу-гепатологу Кахарману Есмембетову, который работает в Японии и специально приехал в Астану, чтобы принять участие в этой операции.
Фотографии с нее мы будем использовать для иллюстрации данного фоторепортажа. – Прим. ред.

Пять лет назад в Алматы убили инкассатора, совсем молодого парня, – застрелили утром перед входом в магазин, куда он приехал за выручкой. Потерявшие единственного ребенка родители сами предложили его органы. Пусть сын спасет чужую жизнь и продолжит жить в ней.

Убитые горем, они ставили только одно условие: сказать, в ком теперь живет частичка их сына. Обещали не тревожить человека, а просто иногда приходить и смотреть на него издалека. Врачи, разумеется, отказали – закон на этот счет неумолим. Но Энвер Шарабутдинович до сих пор регулярно и в подробностях рассказывает им о том, как поживает тот, кого на сухом профессиональном языке именуют реципиентом. Реципиент женился, у него родились дети, работает.

Людей порой трудно не презирать, иногда невозможно не восхищаться, а бывает, они просто трогают своей слабостью, уязвимостью, беспримерной для природного мира волей к жизни.

Доктор Султанов знаком с женщиной, прожившей жизнь с тремя разными сердцами и двумя почками. Первое сердце было свое, разумеется. Второе – трансплантированное, третье поменяли, когда отработало свой срок и состарилось второе. Потом от стрессов отказала почка, тогда пересадили и ее. «Здорова, бегает, как лошадка», – довольный, констатировал врач. 

Мы идем с доктором Султановым по палатам Сызгановки – за 30 лет здесь пересадили более шестисот почек и семь раз – печень. Операций, как и спасенных жизней, могло быть больше, но нет органов. Удивительный парадокс национального характера: мертвых не отдаем, но запросто оторвем от себя почку, по-родственному отрежем кусок печени. Практически все доноры в Казахстане – это родственники больных. Самое дальнее родство, встреченное мною при обходе: племянник отдал больному дяде почку. Самое близкое: сын – матери часть своей печени. Совпадение или нет, но все они из Усть-Каменогорска. 

Дядя с больной почкой несколько лет сидел на диализе – это такая процедура, которую необходимо делать через день, всю жизнь. Палаты диализа казахстанских больниц всегда переполнены – множество людей простужаются, зарабатывают какой-нибудь пиелонефрит, игнорируют его и попадают в пожизненный плен искусственной почки. Откуда только один выход – на стол хирурга. Трансплантация, при всей технологической сложности и дороговизне, выгодна и государству – самая дорогая операция в десятки раз дешевле, чем пожизненное обслуживание больного. «Сравните, 50 тысяч долларов за раз или 50 тысяч долларов за каждый год жизни», – объясняет Энвер Шарабутдинович. 

Но органов нет, и не у всех такие героические племянники, как у дяди из Усть-Каменогорска. Вернее, органы есть, но, бесценные, они уходят в землю вместе с владельцем или улетают на небо с душой. Тут уж кому какой вариант развития событий ближе. Я же уверена, что они превращаются в глину, помет, прах земли. Сколько времени необходимо земле, чтобы переварить и выплюнуть наши бренные тела? 

Первое сердце, предназначенное для жителя Иссыка Владимира Белана, по всем законам органики уже истлело и стало пищей земляных червей. Ведь прошло три года. Он вспоминает, как волновался, пока ехал на операцию, сжимая в руках пакет из местного супермаркета, в который жена заботливо уложила нехитрые его пожитки. Из Иссыка до Алматы ранним утром, без пробок – часа полтора пути. Владимир ехал обычным маршрутным автобусом –  буднично, как если бы ехал не за новым сердцем, а за продуктами на центральный рынок. Слишком большое сердце – так звучит сложный медицинский диагноз в переводе на человеческий язык. Насосы качают кровь слишком интенсивно, медленно убивая Владимира. С тех пор как поставили диагноз, он почти не выходит на улицу, спит сидя на диване, положив голову на спинку стула. 

Донора ждали и искали долго. Родные умерших не отдают органы – это раз, найти среди них еще и подходящего по группе крови – это два, а в сумме слагаемых сложностей пересадка сердца в Казахстане становится mission impossible. (Пока это сделали лишь однажды, в Астане, причем успешно.) Но случилось несчастье, рядом с которым всегда ходит новая возможность: парень попал в аварию и впал в кому, а его сердце – молодое, здоровое, еще трепещущее – было впору Владимиру. Что греха таить, это тип идеального донора: когда молод, здоров, а потом – бац, в одночасье смерть, не поразившая жизненно важные органы, которые в условиях комы находятся в теле, как в надежно законсервированном контейнере. Тут главное все сделать максимально быстро, после смерти мозга – душа не душа, но органы сами по себе, без хозяев, живут всего лишь миг.

Отсюда самые невероятные обывательские предрассудки, домыслы и страхи о кровожадных врачах-убийцах, которые воруют детей на органы  и потрошат еще живых людей. Механизм действительно на первый взгляд выглядит не без примеси цинизма. Например, трансплантологи знают всех смертельно больных пациентов районных и городских больниц в округе, которые обладают какими-то здоровыми органами и, скажем так, еще могут послужить человечеству. Они наблюдают, ведут их до самого конца, и на этом месте трудно удержаться от того, чтобы не воскликнуть: «Ох!..». 

Но обратной стороной становятся не только спасенные жизни реципиентов, но и жизни самих доноров. Энвер Султанов лично спас не одного бедолагу, залеченного в какой-нибудь захудалой райбольнице не так и не туда. Это обычное дело, оказывается: хирурги-трансплантологи (а они все-таки избранная медицинская каста) приезжают осмотреть еще живого донора, ознакомиться, так сказать, с будущим материалом, и обнаруживают, что диагноз неверен. Человеку рано быть донором, он сам еще поживет не год и не два. 

Тот парень из комы не вышел. Но за время пути Владимира в Алматы родители, сначала давшие согласие, передумали. Не отдали сердце. «Вот вы если хотите стать донором, так и должны ясно, четко сказать родным, мол, хочу стать донором после смерти! – велел мне Султанов. Но потом с сожалением добавил: – Они все-равно могут не дать, скажут, не дадим – и все, нарушат последнюю волю». 

– А это возможно? Разве это законно?   

– Пока да, пока все решают родственники. Ни последняя воля самого человека, ни нотариально заверенное заявление ничего не решают. В отличие от развитых стран и России, например, где человек просто ставит отметку в правах или страховом полисе. А в Германии большинство молодых людей, едва достигнув совершеннолетия, дают согласие на донорство, взамен получая пожизненное бесплатное обследование – медики заинтересованы в здоровье потенциальных доноров.

– А у нас другие нравы, врачи затравлены обвинениями, судебными процессами… Помните, наверное, самые резонансные? Мы ведь мусульманская страна, хотя, между прочим, только десять процентов священнослужителей против трансплантации, остальные – за! Сейчас вот даже в центральной мечети имам разъясняет людям, что запрета нет. Но мы дойдем, дойдем до того, что люди еще будут гордиться, говорить: а вот наш спас людей! Вы знаете, что один мертвый может спасти 8 живых? 

Султанов заметно оживляется и уже почти декламирует:

– Совсем скоро появятся единые базы данных, как это было в СССР, а было лучше, чем в Европе! Два центра создается, в Алматы и Астане, туда будут стекаться данные со всех регионов. Так что если хотите стать донором, обязательно скажите об этом родным, не пускайте дело на самотек.

В общем, вернулся тогда Владимир Белан домой со своим большим старым сердцем. А нового пришлось ждать долго, до минувшего февраля. Это опять был несчастный случай: парень чистил крышу от снега, упал, впал в кому. Родители дали согласие. 15 февраля вечером Владимиру позвонили и велели приезжать рано утром. Он опять на автобусе, рейсовом – куда уйдешь от расписания? – приехал в Алматы в половине восьмого. Ровно в 8.00 был в Сызгановке. Но опоздал. Не успел. Ровно в 6.00 врачи констатировали смерть мозга донора. Сердце не дождалось нового владельца. 

Провожать нас с Дамиром Владимир не вышел, так и сидел, повесив голову на спинку стула. Будто в ожидании нового сердца. Времени не так много, врачи дают ему пару-тройку лет. Но надежды, откровенно говоря, призрачные – ведь сердце у племянника в отличие от почки не займешь.

Мы с Энвером Шарабутдиновичем продолжаем обход. Второй этаж, третий – здесь лежат печеночники и почечники, их много. Одни уже справили «обновку», другие ожидают операции, третьи ждут доноров. Кто-то в активном поиске. Парень из Мангыстау тихо, чтоб не слышали врачи, сообщил мне, что собирается в Китай, там на черном рынке можно купить почку не дороже десяти тысяч долларов.

«Вот у него новая почка, и у нее», – продолжает с гордостью демонстрировать Энвер Шарабутдинович. Я выражаю осторожное сомнение, мол, с другой стороны, ну что это за жизнь на запчастях, одно мучение. «Да вы увидите некоторых и не поверите – живут полноценной жизнью! Женщины детей рожают, хотя мы, конечно, не рекомендуем».

Заходим в женскую палату, застаем женщину средних лет – Акбопе, 44 года, из Каскелена. Ей буквально пару недель назад трансплантировали почку родного брата. Чувствует себя уже хорошо. А дело шло к верной смерти, рассказывает Акбопе. И брат не выдержал, пожалел, шыдай алмады: «Ну раз я единственный подхожу – бери хоть почку, хоть сердце, не могу больше смотреть на твои мучения».
На брата посмотреть нам не довелось – он убежал от нас и, кажется, все два часа прятался где-то в туалете. Стесняется, посмеялись друзья по палате.

В последнюю очередь мы зашли к юному герою, 18-летнему Айдосу, отдавшему часть своей печени маме. Он единственный в семье мог спасти ее, и говорит, что ни минуты не сомневался. Я смотрю на отца и представляю, каким нелегким было это решение для родителей. Врачи оставляли 42-летней Фариде несколько месяцев жизни. В тот момент она еще находилась в реанимации. Но у врачей хорошие прогнозы.